Звездопад

Отверстия, проточенные в земле дождевыми червями, сочатся водой. Я разглядываю края ямы и вижу, как у моих ног из медведкиной норки стекает прозрачная струйка.

А ведь яма еще едва до колен мне. Что же будет, когда я вырою поглубже? Воды натечет до половины. Как же мы будем укрываться в ней? Или куда поставим люльку с Татией? А зимой в слякоть ее и вовсе зальет…

«Нет, — думаю я про себя, — Эзика что-то путает. Как может война добраться до нас, когда здесь топь и все заливает водой. Там, где война, наверное, не бывает столько воды, она не бьет из земли, как только копнешь. Нет, здесь никак нельзя воевать. Бабушка не может долго стоять, а куда ей сесть? В воду? И Заза простудится. Здесь не может быть войны. Нет. Верно, Эзика ошибается».

Зазе наскучило выбрасывать комья из ямы, и, весь перемазанный глиной, он убежал, — наверное, вымыть руки. Немного погодя я опять услышал его голос:

— Вот, бабушка, смотри!

Я поднял голову: надо мной стояла бабушка. Словно не веря своим глазам, она смотрела на яму, вырытую перед домом в живой, колышущейся травке. И вдруг у нее задрожала беззубая нижняя челюсть, она замахнулась палкой и громко крикнула:

— Ты что же это, безбожник! Могилу мне во дворе роешь?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ТУХИЯ

Всю неделю я копал убежище, вычерпывал воду и опять копал. Чем глубже я погружался, тем больше натекало в яму воды. Я с трудом выбрасывал наверх мокрую землю. Теперь приходилось кидать выше головы, и комья сыпались назад. Иногда мне помогала мама.

Когда наступили сухие дни, убежище было готово. Я прикрыл яму толстыми сучьями, поверх них уложил виноградные колья, потом засыпал землей и утрамбовал.

Каждый день, только засыпала Татия, бабушка выходила посмотреть, как идет работа. Она больше не сердилась на меня, лишь с опаской заглядывала в яму и, крестясь, вздыхала: «Господи боже мой!»

А Заза не отходил от меня ни на шаг. Он приносил мотыгу, лопату, заступ и без конца расспрашивал про железную каску. Бедняга никак не мог представить, как это наш папа надевает на голову шапку, похожую на котелок.

Убежища мы устроили, но упустили срок прополки, — кукуруза зацвела. Что было делать? Решили, что, если у нее хватит сил, она и без прополки выпустит початки; все равно мотыгой ей уже не помочь.

Как-то под вечер к нам забрел Тухия. Он так исхудал, что я не сразу узнал его: большая голова на тонкой шее да глаза в пол-лица. Совсем обессиленный, он сел на насыпь возле убежища — точно ноги еле донесли его сюда, поздоровался со мной и спросил:

— От отца есть письма?

— Нет. А у вас?

— Два письма получили.

— Это хорошо, — сказал я. — Два, это хорошо. Обратный адрес на них есть?

— Есть, номер есть.

— И номер… А на нашем письме ни номера, ничего…

— Если номера нет, то и ответить, значит, некуда… — Он покачал своей большой головой и попытался меня утешить. — Ничего, напишет еще!

— Не знаю, что-то Фома-почтальон совсем исчез…

— Напишет. Что-нибудь от него будет, — неопределенно повторил он. — А ты, я вижу, убежище устроил.

— Устроил.

Тухия оценивающим взглядом осмотрел яму.

— Пожалуй, поместитесь… Я-то для нас побольше вырыл, досками покрыл, теми, что для дома… Не дай бог, если отец узнает! А что было делать? Виноградных подпорок не нашел, да и земля с досок меньше будет сыпаться. Кончится война, опять положу на место, отец и не узнает.

— Пожалуй, ты прав…

— Завтра-то вроде первое сентября.

— Да, кажется. — И вдруг я вспомнил: — Значит, завтра в школу.

— Ну да, надо идти… — Тухия привстал. — Учебников вот только нет. А где их взять? Учитель говорит, чтоб брали прошлогодние.

— Где?

— У нынешних семиклассников. А наши мы передадим пятиклассникам.

— Гоча знает об этом?

— Сходим к нему, — предложил Тухия, вставая.

Но тут к нам подбежал Заза. Глаза у него блестели, ему не стоялось на месте.

— Гогита!

— В чем дело? Вот расплясался…

— Мама зовет обедать.

— Обедать? — тихо переспросил Тухия, глядя прямо в рот Зазе. Он собрался было уйти, но нет, — опустился на бугор и сказал: — Обедайте, я тут подожду.

— Пошли с нами, — предложил я.

— С вами? — встрепенулся он и весь обратился в слух, напрягся; он устал, пока я повторил:

— Пойдем, пойдем!

Тухия хотел было опять отказаться, но потом заглянул мне в глаза, погладил Зазу по голове:

— Как ты вырос, Заза, — и осклабился.

Польщенный Заза просиял.

Тухия наклонился к нему, наставительно поднял указательный палец:

— Смотри не балуйся, — и скосил глаза в мою сторону. — Слушайся Гогиту!

Мы сели к столу.

Я заметил, как мама, стоя за спиной Тухии, растерянно вскинула брови и развела руками. Она испекла всего два тоненьких мчади, так что приходилось по пол-лепешки на каждого — на бабушку, маму, Зазу и меня. Мама и бабушка из своей доли обычно подкладывали Зазе. Была еще стручковая фасоль — полчугунка. И все. Покуда мама раздумывала, как поделить лепешки, я сказал, что мне не очень хочется есть.

Мама поставила перед каждым из нас по тарелке фасоли, положила по половинке лепешки, а сама взяла у бабушки Татию и, повязав голову платком, отошла в сторону.

— Кушайте, ребята, у меня что-то голова разболелась, не хочу есть совсем.