Читаем Звездопад полностью

«Выкачу-ка его покамест за ворота, на самую дорогу, а там видно будет». И я снова подпер сницу плечом и беззвучно покатил культиватор по мягкой траве. Колеса были только что смазаны и не скрипели. Я вернулся к арбе: снял с тычка буйвольный рог, налил в него воды, развел мысло. Этим раствором я смазал ось арбы, чтобы она тоже не скрипела. Шагая на цыпочках, я погнал быков за ворота. Быки шли по двору так бесшумно, словно копыта их были обмотаны войлоком. Мы вышли на улицу.

Я лез из кожи вон, стараясь поставить культиватор на заднюю лапу и рукоять. Потом подтянул к нему передок арбы. Еще немного усилий — и передние лапы с колесами станут на арбу. Но на это моих сил не хватило.

Близился рассвет.

Я привязал быков к верее и побежал за Гочей.

На меня громко залаял пес. Я не обратил на него внимания. Тогда он отвернулся, поскреб под крытой верандой землю и улегся на песок.

Я поднялся по лестнице и подошел к открытому окну, у которого — я это знал — спала Гогона. Заглянул в комнату. Гоча спал в дальнем углу, где еще притаилась темнота.

Я перегнулся через подоконник к самому уху Гогоны и шепнул:

— Гогона!..

Она пошевелилась во сне, отвернулась, и ее теплое дыхание коснулось меня.

— Гогона! — Я осторожно потянул ее за косу. — Го-гока, это я, Гогита. Проснись!

Она открыла глаза.

— Гогита?

— Гогита, Гогита, не пугайся. Мне Гочу надо.

— Гочу? Зачем? Он еще спит, вчера с мельницы поздно вернулся.

— Ну, ладно, ладно! — Я отошел от окна.

— Гогита! — позвала меня Гогона, но я не обернулся.

Подойдя к воротам, я услышал за собой ее быстрые шаги.

— Гогита! — Она подбежала ко мне, и на меня опять пахнуло теплой постелью.

— Мне Гоча нужен, а не ты. От тебя, вертушка, толку мало.

— Ты скажи, зачем тебе Гоча!

— Вот зачем! — Я подвел ее к культиватору. — Надо поднять его на арбу. Сможешь?

— Я помогу тебе, Гогита, — тихо сказала Гогона. — Я ведь видела в то утро…

— В какое еще утро?

— Когда ты с Клементием…

— Становись вон туда, — оборвал я ее и подошел к культиватору. Гогона взялась с другой стороны. Вдвоем мы кое-как оторвали его от земли. Он сопротивлялся, цепляясь лапами, но нам удалось-таки втащить его на арбу.

— Теперь садись, Гогона. Поедем…

Гогона пристроилась на передке.

Когда мы выехали в поле, восток полыхал, как пожар. В небе трещали крыльями жаворонки.

Я придержал арбу.

— Как думаешь, — спросил я Гогону, — где лучше начинать культивацию?

— Лучше на чайном поле. Здесь еще рано, только недавно пропололи.

— Но там же чай собирают.

— Не везде же сейчас собирают. Я слышала, как Эзика с дедушкой разговаривали: «Нужно заняться плантациями, они совсем бесхозные».

— Ладно, в чае и нам полегче будет. На кукурузном поле искривишь борозду — сроешь кукурузу, а чайный куст повыше, его срыть не так-то легко.

Опершись о дышло, я вскочил на арбу и вытянул животных плетью. Арба с грохотом покатилась по дороге. Через реку я сам повел быков, боясь наскочить колесом на камень и опрокинуться.

Солнце еще не взошло, а мы уже были на плантации.

Вокруг ни души. И дорога пуста и безлюдна.

— Гогона! Ты не бойся Гвинии!

И, помахав плетью перед носом быка, я подвел к нему Гогону. Потом столкнул культиватор с арбы, зубами и ногтями развязал яремные веревки, перепряг быков в плужное ярмо и вручил Гогоне повод.

Привязав к передним лапам культиватора булыжники, я поставил упряжку на междурядье. Между ними, на средний ряд, встала Гогона.

— Эгей, пошли! — крикнул я, и быки тронулись.

Культиватор — не плуг: он стоял на девяти расставленных лапах, и если б я даже снял руку с рукояти, то и тогда он не мог накрениться.

Передние лапы глубоко врезались в землю.

— Смотри, Гогона! Смотри! — закричал я от радости.

Однако последняя лапа все еще не брала. Тогда я встал на средний ряд, и все девять лап стали дружно вырывать сорняки, разрыхлять землю в междурядьях, оставляя за собой черные полосы.

— Хорошо, Гогона! Хорошо! — радовался я. — Давай, Гвиния! Тяни!

— Все в порядке, Гогита! — отозвалась Гогона.

Волы степенно шагали в междурядьях, и я погонял их. Я справился с ними.

Дойдя до конца борозды, волы по привычке сами поворотили обратно, я подставил плечо под сницу культиватора и тоже повернул его. Машина была тяжелая, поворачивать ее было трудно, но, когда лапы снова дружно ушли в землю, я забыл о ее тяжести и весело гикнул на быков. Ликуя в душе, погонял я их, ликуя, смотрел в сторону села и орал во все горло:

— Нет, Клементий Цетерадзе, не дамся я тебе! Не дождешься ты этого!

Гогона оглянулась на меня, засмеялась и, держась за повод, потянула волов вперед по борозде.

<p>ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ</p><p>ПИСЬМО БЕЗ АДРЕСА</p>

Идет дождь.

Со вчерашнего вечера идет он и всю ночь лил не переставая. Накинув отцовский дождевик, я пробежал в самый отдаленный угол нашего двора, забрался на забор и стал всматриваться, что делается за полями. Река вздулась. Мутная красноватая вода заполнила русло до краев. И на полях местами скопилась вода… Наверно, не везде успели закончить прополку.

На редкость скучный день.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги