Лишь через полгода я понял слова старика о «первоисточниках», которые остались в этой смоленской земле. Найти живых участников боев оказалось непросто.
Я стал своим человеком в семье Кузнецовых, которая живет сейчас в Москве, в том самом доме, откуда глава семьи уходил на фронт. Любовь Измайловна Кузнецова, вдова героя, долгими часами рассказывала мне о Дмитрии Игнатьевиче, но в основном о довоенных годах.
В музее погранвойск мне показали небольшой архив с несколькими документами, относящимися к службе Кузнецова. В далеком Бийске удалось разыскать сослуживца героя — бывшего командира батальона из его полка, подполковника в отставке Тимофея Павловича Байбакова...
Прошли месяцы в переписке, беседах, изучении документов. И постепенно, штрих за штрихом, вырастал передо мной образ героя — одного из тех, чья жизнь была как подготовка к подвигу, чей подвиг был будничным, как жизнь одного из тысяч бойцов, в самый трудный час заслонивших собой Москву.
Кони, кони! Летят над лугом, распустив по ветру хвосты и гривы, вскидываются, словно в танце, и бьют нетерпеливо по воздуху высоко поднятыми ногами.
Те кони из деревенского детства поразили Диму Кузнецова первым прикосновением к красоте. Они прошли через всю жизнь. Когда увидел однажды гарцующий эскадрон на пыльном проселке, сразу решил: его судьба — кавалерия.
Он относился к этой своей мечте с наследственной крестьянской серьезностью, читал книги об армии, занимался гимнастическими упражнениями, ходил пешком по двадцать километров в день, обливался холодной водой, спал на жесткой постели, подражая Суворову. В 1925 году, двадцатилетним парнем, надел красноармейскую форму.
«Чтобы стать настоящим командиром, надо начинать с низших чинов, как Суворов», — полушутя-полусерьезно говорил он друзьям в самом начале службы. Потом стало неловко так говорить: Суворов прослужил рядовым девять лет, а он всего за пять лет перешагнул через премудрости солдатской службы, стал младшим командиром, дослужился до взводного.
Служба, как бег по крутой лестнице. Остановился, отдышался — и следующий шаг. Адъютант, помощник начальника, а затем и начальник школы младшего комсостава — таковы ступени. И все время — кони, кони. Не раз они выносили его из отчаянных схваток с бандами националистов, с которыми приходилось драться на Северном Кавказе (в то время Кузнецов уже служил в войсках НКВД).
Где-то в перерыве между днями учебы, боевых тревог и многотрудной служебной суеты живительным лучом вошла в его жизнь любовь. Он познакомился с Любой, секретаршей учреждения со странным названием Центризбирком — Центральная избирательная комиссия Дагестанского ЦИКа. Впоследствии Люба стала его женой.
В то время жизнь представлялась ему прямой бесконечной улицей с соблазняющими вывесками над подъездами домов — в любом можно остановиться, отдохнуть от дороги. Но он не останавливался. Ведь это значило бы потерять время, чему-то нужному не научиться, что-то упустить. И может, как раз то, от чего в свой час будет зависеть жизнь и твоя, и подчиненных тебе людей.
Жизнь военного. Сколько он раздумывал над ее особенностями! Учишься, тренируешь тело и душу, стреляешь, отрабатывая точность глаза, ползаешь по-пластунски, кровянишь руки поводьями, вырабатываешь командирские навыки, стараешься постигнуть внутренний мир подчиненных, мерзнешь и мокнешь в непогоду. День за днем, год за годом. И все для того, чтобы не сплоховать в тот, может быть, единственный час испытания, который когда-то должен выпасть на твою долю. Хорошо говорил Суворов, тяжело в учении, легко в бою. Это можно понять и так: чтобы легко далась победа в настоящем бою, надо в мирное время каждодневно достигать нелегких побед над собой. Надо идти и идти, не останавливаясь, по этой «улице жизни». Даже если устал.
Удивительно, что это хорошо понимала мать, Мария Алексеевна, простая крестьянка.
— Дальше уходит тот, кто не останавливается, — говорила она.
Мать всегда была в труде. Далекая от мудрых педагогических теорий, она сумела всех своих семерых детей воспитать трудолюбивыми, честными, настойчивыми. Кузнецов был уверен, что жена полюбит мать с первой же встречи. И не ошибся.
Жизнь оказалась не прямой улицей. Впервые он понял это в далеком Имане, где работал начальником погранотряда...
— Ну, подойди, подойди, не бойся! — говорил он дочурке Алке, подталкивая ее к коню. Девочка робко подходила, протягивала букет цветов. Конь грубо вырывал их из вздрагивающей ручонки, встряхивал головой и громко фыркал, словно хотел напугать девочку.
Как любил Кузнецов такие минуты!
Был среди тайги безымянный ручей, чистый и холодный. И зеленел возле ручья лужок, окаймленный такими густыми зарослями, что, того и гляди, заблудишься. Все там было несоразмерно крупным. Полевые колокольчики величиной со спичечный коробок казались тяжелыми. Из широких листьев лопухов-гигантов его дочурки сшивали накидки и бегали в них, как маленькие лесные феи. Время от времени из травы доносился визг, и отец знал: девочки с разбегу влетали в липкие сети, которыми пауки перекрывали просветы в травах.