Звездные гусары: из записок корнета Ливанова

– Да никак их не содержат! Возьмут честное слово, что не будут из офицерской квартиры выходить, – вот и весь арест. Зарницын в ту пору лежал со своей раной, пошевелиться толком не мог, а Бельский, невзирая на честное слово, из-под суда бежал. Будто бы подался на Варуссу. Этого никто не проверял, поскольку он, как выяснилось, билет брал по документам своего денщика. Денщик же, мальчишка фамилией Иващенко, рыдал и уверял, что у Бельского он совсем недавно и совершенно его не знает, ни характера, ни намерений. Часа два обморочно оседал в кабинете у военного прокурора – его и отпустили.

– А с князем что сделали?

– А ничего! Он ведь и не служил, так что его гражданским судом судили, то есть со всякими снисхождениями и вниманием к связям, родственникам и молодой супруге. Да Зарницын и не был сильно виноват: к дуэли его Бельский принудил, в чем клятвенно заверяли все свидетели.

Да уж, вся эта дуэль… Нет, я понимаю чувства Бельского: мальчик корнетик бежит из родительского дома, чтобы сделаться офицером, послужить в колонии среди истинных солдат, – и в то же время князь, русский аристократ, отсиживается за спиной жены и уклоняется от воинской службы… Противно на такое глядеть, согласен. И вызвать труса на поединок было со стороны Бельского весьма благородно. Только глупо. Я бы и мараться не стал. Плюнул да и откланялся. А уж дошло б, случаем, до пистолетов, так Зарницын бы у меня не оклемался.

– Может статься, в душе у Бельского и прежде был надлом? – предположил я, тронутый печальной повестью. – Кто знает? Та история, что произошла с ним в Петербурге, могла сильно повлиять на душевное равновесие…

– Ну, завели новую песню на старый лад! – проворчал штабс-капитан. – Все эти надломы и прочие романтические изъяны – удел натур слабых, изнеженных, прежде времени состарившихся. Дряхлость души происходит от безделья и излишней мечтательности. Вы настоящих, сильных чувств сторонитесь, вышучиваете их, а как случится что-либо на себе испытать, так и надламываетесь. Впрочем, Сашеньку действительно жаль…

Он безнадежно махнул рукой, отказываясь продолжать обсуждение. Я уже понимал, что анализ ситуации – не самая сильная сторона Пахаренкова: его ум имел чисто практическое направление.

– А есть ли о нем хоть какие известия? – спросил я, чувствуя, что захватывающая беседа иссякает.

– Да говорят… – Пахаренков сделал зловещую паузу. – Говорят, на Варуссе Бельский подался к степным разбойникам и у них стал чуть не атаманом…

Дальнейших рассуждений штабс-капитана о нынешнем поколении я не слушал. Смутное мое предчувствие во время рассказа переросло в догадку, теперь же догадка подтвердилась. Я понял, кого повстречал по дороге на космодром.

* * *

Разумеется, штабс-капитан оказался совершенно прав, когда предрекал мою жизнь на базе: в знании людей, обстоятельств и мест добрейшему Кондратию Павловичу не откажешь! Уже через два дня после прибытия, пренебрегая оздоровлением, я усердно играл в карты и катал на биллиарде шары у Зарницына.

Почти мгновенно на базе отыскался мой хороший знакомый, поручик Веточкин, какой-то дальний родственник князя.

– Ливанов! – вскрикивал Веточкин. – Ну я точно как знал, что ты сегодня прибудешь! Сижу у себя, с раскаянием читаю докторский лист с расписанием ванн и процедур, коими преступно пренебрегал все последнее время, и вдруг нечто ударяет мне в висок! – Он показал на свой висок, где услужливо забилась тоненькая синяя жилка. – Предчувствие, Ливанов, предчувствие! Я говорю себе: иди, друг Веточкин, и посмотри, кто нынче прибудет на базу. Нельзя пренебрегать инстинктом. Я подхватился и вознагражден: вот ты и здесь…

Я уж ничему не удивлялся, даже инстинктам Веточкина, который в Петербурге был вполне цивилизованный человек и если чем-то и не пренебрегал, то лишь Мариинским театром, особенно в закулисной его части. А тут – “инстинкты”!

Я взял саквояж и зашагал рядом с ним по улице к домику, который был определен мне для жительства. Веточкин, странно подпрыгивая, шел рядом и непрерывно говорил, посмеиваясь:

– Я тебя здесь со всеми познакомлю! Я, брат, просто пьян от твоего прибытия… Слушай, сперва тебе нужно идти к Зарницыну, потому что у него эпицентр всего. Биллиард прямо из Москвы выписан. Доставили военным транспортом, вместе с ракетной установкой и приборами наведения. Видел бы ты! – Веточкин хохотнул. – Стоим на аэродроме, ждем. (Положено, конечно, говорить “космодром” или “объект шесть”, но “аэродром” – забавнее.) Садится транспорт – монстр преестественный, рев, пламя, турбины, люди в серебряных комбинезонах со шлангами и в масках бегут проверять сцепление… Словом, настоящее извержение вулкана и красота неописуемая.

– Неужто лучше “Щелкунчика” в Мариинке? – поддел его я.

Веточкин мимолетно вздохнул, не переставая улыбаться во весь рот.

– Эх, любил я там пощелкать орешки за кулисами! – сообщил он, подмигивая. И решительно объявил: – Нет, “Щелкунчика” не лучше, но как-то грандиознее.

– Я так понимаю, при приземлении транспорта тебе только кордебалета не хватало?