Звезда Тухачевского

Далее говорилось, что после убийства Муравьева фракция левых эсеров растерялась и заявила, что будет идти с большевиками и выполнять свои обязанности. Но так как в комиссариате Симбирска преимущественно были левые эсеры, большевики временно заблокировали их. А в конце телеграммы сообщалось, что в настоящий момент левые эсеры устраняются с ответственных постов, что Сызрань взята белогвардейцами по вине Муравьева, что в Ставрополе положение благоприятное, Бугульма в наших руках, враг потерпел большой урон и что вчера утром взята Сызрань.

Эта оптимистическая концовка была рассчитана на то, чтобы успокоить Ленина и не вызвать припадка ярости у Троцкого, который в такого рода ситуациях немедля мчался на место события и расстреливал всех виновных, а под горячую руку и невиновных…

Вскоре Варейкис, в соответствии с постановлением губернского исполкома, вступил в обязанности чрезвычайного коменданта города Симбирска. Новым главкомом Восточного фронта Совнарком назначил Вацетиса, хорошо проявившего себя при ликвидации мятежа левых эсеров в Москве.

Что касается Тухачевского, то он вернулся к исполнению обязанностей командующего Первой армией. Некоторое время спустя он счел нужным послать Варейкису письмо такого содержания:

«Открыто говорю, что дело создания Первой армии и изгнание контрреволюции никогда не могло бы осуществиться, если бы Симбирский комитет партии и исполком не пришли бы на помощь… Товарищ Варейкис, я смотрю на Вашу деятельность и деятельность партии при защите Симбирска как на блестяще выполненную работу, послужившую общегосударственным опытом…»

Посылать такое письмо Тухачевского настойчиво отговаривал Вересов, который во взаимоотношениях с людьми презирал даже малейшие проявления лести. Но Тухачевский стоял на своем: надо ценить заслуги людей и открыто говорить об этом…

Еще смолоду Тухачевский усвоил: ничто не стоит так дешево и не ценится так дорого, как обыкновенная человеческая лесть: она не забывается с годами и является вечным моральным оружием. И не только это. Окунувшись в атмосферу внутрипартийных отношений, он сразу понял, что всеми делами в конечном итоге вершит партия, все зависит от партии, а точнее, от партийной верхушки, и потому каждый свой шаг следует согласовывать с партией, то бишь опять-таки с ее верхушкой, как бы ни влекло тебя к полной самостоятельности и как бы такая позиция ни унижала твоего самолюбия и человеческого достоинства.

Тухачевский писал эти строки, внутренне презирая себя за почти откровенный подхалимаж, но он не только дописал письмо до конца, но и сразу же отправил его адресату: он был уверен, что при новых назначениях поддержка Варейкиса, а значит, и тех, кто его окружает, будет ему обеспечена…

10

Какие бы сражения ни начинал Тухачевский, он неизменно придерживался любимого правила Наполеона: «Надо ввязаться в бой, а там будет видно». Дерзать, идти пусть и на самый непредсказуемый риск — в этом было что-то захватывающее, завораживающее и манящее, в этом реализовывалась энергия молодости. Тухачевский и впрямь был молод, отчаянно храбр, не боялся смерти и уже, наверное, поэтому был невероятно удачлив. Его неизменно приводили в сладкий восторг ставшие крылатыми слова Мюрата, сказанные им Наполеону: «Государь, сражение закончено ввиду отсутствия сражающихся!» Командарму страсть как хотелось, чтобы его командиры дивизий, обратив в бегство противника, рапортовали ему, подобно Мюрату. Он внушал себе: для достижения победы нужно одно: быть сильным; сила исправляет любые ошибки и рассеивает любые иллюзии. Когда кто-то из командиров пытался доказать Тухачевскому невозможность выполнения той или иной задачи, он резким, не терпящим возражений тоном произносил почти всегда одну и ту же фразу: «Я не знаю такого слова — «невозможно», оно для меня не существует! Надо добиться успеха — и все!» Когда же после неудачного боя или поспешного, порой беспорядочного отступления иными его подчиненными овладевала паника и они впадали в уныние, Тухачевский останавливал их словами: «Я так приучил вас к победам, что вы не знаете, как пережить случайную неудачу». И командиры в удивлении пялили на него глаза, выражавшие полное непонимание: откуда им было знать, что их командарм лишь слегка перефразирует выражение любимого им Наполеона. Впрочем, и о самом Наполеоне эти командиры ничего не знали или знали лишь понаслышке. Однако странные слова командарма помогали: равновесие восстанавливалось, стрессы снимались. Иначе и не могло быть: война не прощала слабонервных.