– Ага, – кивнул Савка, донельзя довольный таким редкостным легковерием и тем паче довольный тем, что услышал это имя. Его называли и Сережа, и господин Хвощинский. Савка еще не вполне помнил, та ли это барышня, которая понадобилась враз обоим господам, однако хоть что-то прояснялось в бедной, больной памяти его, и нельзя было упустить минуту такой удачи. – А ведь я твоей племяннице письмо принес.
– Письмо? – тупо повторил Аксюткин. – Какое еще письмо?
– От богатого и знатного господина! – внушительно проговорил Савка. – От очень богатого и очень знатного! Он ее давно обхаживает. Жениться хочет!
Аксюткин смотрел все так же вытаращившись. Видно было, что это известие явилось для него таким же потрясением, как страшная гибель двух актеров.
– Не веришь? Да ведь я письмо ей принес! Прочти! А грамоте разумеешь? – спросил Савка подозрительно и был немало обрадован, когда Аксюткин кивнул. И ведь не соврал лицедей: поднес бледно-зеленый листок к глазам и нетвердым голосом, но вполне скоро и без запинок прочел:
– Каковы словеса... – пробормотал восхищенный Савка, недоумевая, откуда у сочинителя сей фальшивки, человека немолодого и весьма желчного, могло явиться столько нежности и убедительности. Положительно, не токмо лишь на театре актеры играют!
– Так он ей не первый раз пишет? – недоверчиво спросил Аксюткин.
– Само собой! Не веришь – у сторожа спроси, сколько раз я тут пороги оббивал, сколько писем ему передал и пятаков насовал за услугу.
– И Варя... она ему отвечала?!
– А как же! – важно кивнул Савка. – Там, знаешь, такая любовь – хоть театры с нее разыгрывай.
– И что же теперь делать?
– А что? Ты разве враг племяннице своей? Беги бегом, веди ее сюда. Нет, сюда не веди, – тотчас спохватился Савка. – Вишь, тут этот лежит, ухажер ее. Увидит его – еще в обморок брякнется. Их женское дело слабенькое... Или в слезы ударится, про счастье свое забудет. Нет, ты, брат Аксюткин, веди девку на крыльцо, а я ее там встречу с коляскою. Нарочно за ней коляска прислана! Придумай что-нибудь, куда ей надобно срочно приехать. Ну, мы тронемся в путь, а потом я ей обскажу все как есть и письмо передам. А потом, уже обвенчавшись, она успеет оплакать этого... покойника. Не должна смерть на пути у любви стоять, вот что я тебе скажу.
– Это вы верно... – прошептал с запинкой Аксюткин. – Это вы правильно сказали, голубчик. Какая фраза! Будто из какой-то пьесы, честное слово! Ну, побежал я за Варей. Вы правы, друг, пусть ничего не знает о несчастии она, пусть легче перышка, быстрее птицы к счастью устремится и, как цветок, от счастья расцветет. Ведь сердце молодое – та же роза, которая цвести, благоухать мечтает, которая под солнцем раскрывает бутон и превращается в роскошное и пышное творенье Господних рук...
– Эй, – Савка подергал Аксюткина за рукав. – Эй, дядя, куда тебя занесло?
Мелодекламация Аксюткина прервалась, и он вернулся с театральных небес на землю, заговорив унылой прозою:
– Теперь я понимаю, что Варенька и правда не любила Митю, если сговаривалась с другим... И все же, узнав о его смерти, она будет вне себя от горя. Да, надо ее увезти, ничего не говоря. Но только знаете что? Я поеду с ней! Должен же быть кто-то с девушкой, которая под венец идет!
Савка досадливо поморщился. Еще не хватало!
– Ты зря этак суетишься, мил-человек, – сказал он рассудительно. – Сам прикинь, разве можно вам обоим уезжать? Смотри, что получается: в театре два трупа, а вы с барышней раз – и исчезли! Что могут подумать? Что этот вон покойник встречался с этой вон покойницей, и встречались они тайно. А племянница твоя застигла их да и того-с... булатным вострым ножичком обоих... Сам знаешь, люди глупы да злы, во всем только дурное видят.
– Погодите, – сказал Аксюткин и нахмурился. – Да отчего же люди о Варе дурное подумают, коли ножик в Наденькиной руке?! Вы же сами говорили, что она – Митю, а потом себя...
Савка зло цыкнул зубом:
– Ну как ты не понимаешь? Могут подумать, что твоя племянница их прирезала, а потом нарочно сунула нож в руки этой барышне, чтоб от себя подозрение отвести.
Аксюткин вытаращил глаза: