Звезда на ладони

Так близко классика Леонова я видела в первый раз. Он поприветствовал меня и жестом указал на стул у двери. Одет он был тщательно – в шерстяной безрукавке (хотя и лето), и свежей рубашке, и даже в красивом галстуке (всё-таки гостья, дама придёт). Однако был словно бы не причёсан. Лохмат, две седые пряди небрежно спадали на лоб. Правая часть лица его была несколько перекошена. Вероятно, парез от пережитого инсульта, паралича. И потому нижняя губа, распухшая до синевы, тоже косила в сторону. Старик знал об этом и потому имел под носом седые усы, а на носу роговые очки. И сидел он за столом у окна так, чтобы быть ко мне здоровой стороной. За его спиной на полках стандартно пестрели тома сочинений всемирных классиков. Разного цвета. Какие-то ещё пузырьки и флакончики, рамки и фото. Застыла в прыжке изящная лошадка с летящим хвостом. А на столе дешёвая лампа с абажуром – полоски из пластика. Тут же рядом стояла пишущая машинка «Консул», и в ней белая недописанная страница. (Такие чудо-машинки продавались в спецмагазине только членам Союза писателей. Такой же «Консул» стоял и у меня дома.)

– Знаете, я не случайно позвал вас к себе. Я ведь прочёл вас до конца. И про волков тоже. И захотел увидеть, поговорить.

Я обрадованно подумала: «Что ж он ещё скажет о моей прозе? Может, что-то приятное? Мастер – молодому автору?» Но всё пошло по-другому. Он стал говорить о том, что больше всего волновало его. А я оказалась просто достойным доверия собеседником.

– Я недавно был в Болгарии. У меня с ними давняя дружба. Ну и попал к провидице Ванге. Конечно, по блату. Вы о ней, конечно, слышали? И знаете, что мне сказала эта слепая старуха? «Работай спокойно. Не умрёшь, – говорит, – пока не закончишь начатую работу». – Он был доволен собой. Сделал попытку улыбнуться здоровой стороной лица. – Вот я и работаю. И, естественно, не спешу. – Положил старческую ладонь на край машинки. – Вот он, мой роман, моё наваждение, моя неоконченная «Пирамида». – Помолчал. Послышалось, как за стеной в коридоре хлопнула входная дверь. – Как вы считаете, важно ведь не только то, что у пирамиды внутри? Какие там таинства? Загадки, секреты? А и то, что снаружи, вокруг неё. И над ней. То есть что «вокруг да около». Так сказать, фон бытия. Дела, стройки, жизнь народов, даже привычки. Всех вместе и каждого… Ну и то, что выше.

На письменном столе в стороне лежала жёлтая «Роман-газета» с моим портретом в пол-обложки. Он взял её в руки, полистал, даже не глядя и явно думая о своём.

– Наверное, и вас такие вопросы интересовали, когда вы этот «Белый свет» писали? Полотно-то серьёзное. И названо точно. Весь белый свет. А точно назвать – это уже половина дела. – И небрежно отложил журнал в сторону.

Тут мне как раз уместно было бы ответить, как я работала, как постепенно, много лет это писала. И про любимый Алтай, где целину поднимала, где совхоз «Урожайный» построили, где окончила десятилетку. И про знакомого старика-охотника на Чуйском тракте – главного героя романа. Но, даже не открывая рта, поняла, что Леонова это вовсе не интересует.

– А может быть, – продолжал он, – очень важно даже то, как пирамида возникала и как стоит. И опять же, она может стоять не просто обычно, устойчиво, на основании. А как-то особенно, загадочно. Как-нибудь «вверх тормашками»?..

(Так и сказал: «Вверх тормашками?» Потому мне и запомнилось это.) Он и дальше говорил что-то глубокое. Размышлял о своей пирамиде как о живой сущности и как бы напоминавшей ему саму его жизнь. Рассуждал не спеша и при этом всё подносил руки к лицу.

А мне всё хотелось спросить, дознаться, почему, собственно, он позвонил именно мне? Выбрал меня? И так неожиданно. И сразу захотел встретиться? Но не спросила. Я всё время была скована. Ощущала неловкость от своего присутствия в этом кабинете. Рядом с таким титаном. Таким мудрецом. Строгим и удалённым. От всех закрытым. (Он сидел, облокотясь о стол, и постоянно держал руки у лица. Словно не только скрывал недуг, а старался закрыться, защититься от мира. То пальцы у щёк, то ладонь на подбородке.)

А я, будучи рядом с моим учителем поэтом Светловым, неудобств никогда не ощущала. С ним мне всегда было легко, просто и гармонично. (Скончался Михаил Аркадьевич в 1964 году.) Хотя они оба были великие, оба из старшего поколения. Оба «Последние из могикан». Может, это из-за светловского юмора? Или молодого, живого характера?.. (У них в Переделкино даже дачи стояли неподалёку, на одной улице. Но, сколько помнится, они почему-то не общались. Может, из-за сложностей времени? Разности биографий, разности взглядов? Но ценности-то были общие.)