Зверь (сборник)

Солнце с каждым днем садилось все ниже, северный ветер крепчал, а ледяные демоны, рожденные Озером и Зимой, подросли, набрались сил и затевали по ночам лихие пляски в небе надо льдом.

Самой темной ночью самого темного месяца в году собрались они на дикое веселье, ибо наступило время их безраздельной власти. Закружились они в воинственном танце по льду озера Часка, замелькали в воздухе, словно вспышки молний. Величественной и грозной была их пляска. Во все стороны запускали они сверкающие морозные стрелы, что насквозь пронзали всякую смертную тварь, и колотили по льду боевыми дубинками, поднимая в воздух снежные вихри, — все быстрее, все сильнее, все громче.

Звенел воздух от их пляски, скрежетала земля, стонал лед на озере Часка.

«Я не боюсь, — заявила Куропатка, когда страх зашевелился в ее груди. — Я спрячусь от них в мягкий сугроб».

«Мне тоже не страшно, — сказала, вздрагивая, Куница. — Мой дом в дупле могучего, несокрушимого дуба».

«А мне-то чего пугаться? — крикнула обеспокоенная Ондатра. — Толстый лед озера Часка крепче любой крыши».

Еще быстрей заплясали ледяные демоны, еще громче запели воинственную песню, еще чаще летели их сверкающие стрелы.

Страх охватил весь лес, заполнил все озеро.

Норка забыла, что хотела убить Ондатру и, оцепенев от ужаса, легла рядом с ней, Лиса не тронула Куропатку, а Рысь назвала Кролика братом. Замерли в испуге все те, кто насмехался над законом Бога Солнца; теперь они попрятались кто в сугроб, кто в дупло, кто под лед, дрожащие, но в глубине души так и не покорившиеся.

«Хоп!» — еще громче запели ледяные демоны, и на целые мили разлетелись со свистом их копья.

«Крак!» — застучали по льду боевые палицы.

«Хай-я!» — еще быстрее закружились они в воинственной пляске, пуская сверкающие стрелы.

«Хоп! Хай-я!» И сугроб взвился в небо, словно клубы дыма, предав доверившуюся ему Куропатку.

«Шарк!» — просвистела морозная стрела и пронзила ее.

«Хоп! Хай-я! Крак! Бум!» — застучали палицы ледяных демонов, и могучий дуб раскололся на части.

Без защиты осталась Куница-рыболов.

«Шарк! Фьить!» — пронзила и ее морозная стрела.

«Хоп! Хлоп!» — закружились демоны на льду, распевая все громче и громче.

«Бум! Хоп!» — и лед с громким треском раскололся от берега до берега.

«Бам!» — и трещины змейкой расползлись во все стороны, открывая взгляду спрятавшихся подо льдом Норку и Ондатру.

«Фьить! Вжик!» — пронзили их морозные стрелы.

«Хоп! Хай-я! Хоп! Хай-я!»

Круг за кругом в снежном вихре, под треск раскалывающихся деревьев, под треск раскалывающегося льда, под свист летящих копий и стук палиц, все выше надо льдом, на целые мили выше и дальше. Топоча и сверкая, топоча и сверкая, мерцая, затухая и снова сверкая, постепенно слабея, пока наконец не установилась тишина — тишина еще более страшная, потому что наступил покой, завещанный Богом Солнца. Покой самой темной ночи в году.

Я это видел, и вы можете это увидеть — там, далеко, на озере Часка.

Великий Олень

Мы, охотники, отлично знаем, что это за зверь. Существование его столь же бесспорно, как морского змея или известной всем рыбакам «во-о-от такой форели!», сорвавшейся с крючка в последний миг. Даже более бесспорно: ведь многие наши собратья имели счастье наблюдать искомого зверя во всей его благородной красе средь бела дня — а мы, племя охотников, неизмеримо превышаем числом братство свидетелей морского змея!

Впрочем, если описывать Великого Оленя, то «благородная краса» — слишком скромный эпитет. Это животное поистине королевской стати: не только исполин, но и образец совершенства. Один чрезвычайно уважаемый собрат нашего охотничьего ордена, имевший возможность наблюдать Оленя в идеальных условиях, насчитал у него двадцать семь ответвлений — не на обоих рогах, братья-охотники, а на каждом роге! Причем эти исполинские рога абсолютно симметричны и вообще исполнены высшего совершенства. Невозможно поверить, будто Великий Олень сбрасывает их ежегодно, как его заурядные сородичи. На мой взгляд, он проделывает это самое большее раз в двадцать лет. А то и вовсе никогда.

Другой очевидец, столь же уважаемый в охотничьей среде, утверждает, что Великий Олень, этот кракен лесных дебрей, увенчан не двумя, но тремя рогами: третий, прямой и лишенный ответвлений, вертикально вздымается посреди лба, подобно копейному острию. Разумеется, я принимаю это свидетельство. Вместе с тем рискну со всей почтительностью усомниться в том, что рогатая корона Оленя будто бы охвачена у своего основания жемчужным ожерельем: на мой взгляд, этой особенности можно найти более простое объяснение. Именно так должны выглядеть бусины костяных бугорков, у обычных оленей окаймляющие каждый рог по отдельности, а у Великого Оленя — всю его трехрогую корону разом. Жемчужный блеск, возможно, объясняется осевшими на них каплями утренней росы.

Столь же реалистичное объяснение можно дать и возвышающемуся между рогов Великого Оленя кресту, тоже зафиксированному несколькими очевидцами с безупречной репутацией. Они, конечно же, не лгали, но сделались жертвами путаницы, приняв за распятие третий, центральный рог.