Зверь

Прохладный ветер остужал мои щеки. Ветки магнолий, рассаженных в каменных кадках по обе стороны вытянутого балкона, испускали просто невероятный аромат. Я медленно приблизилась к одной из таких и коснулась хрупкого цветка.

– А мне говорили, что благотворительность приносит некое умиротворение, – усмехнулся Пауэлл. Затем кивнул на магнолию. – Любишь цветы?

Я обернулась. Он стоял в проходе, плечом привалившись к каменной балке свода. Такой огромный и расслабленный, словно это он получил потрясающий оргазм некоторое время назад.

– Многие девушки любят, – отозвалась я. Голубые глаза замерли на моем лице.

– Я не спрашивал о других девушках, я спрашивал о тебе.

На моих губах появилась маленькая улыбка.

– Люблю.

– Какие?

Он явно не собирался сдаваться.

– Очень сильно люблю магнолии, – протараторила я, только бы поскорее забыть об этой теме. Зачем он спрашивает? Почему делает вид, будто я интересна ему? – Мне больше нравилось, когда ты молчал и обходил меня стороной, – призналась я.

Он кивнул, изогнув губы, как если бы мои слова могли задеть его, и спрятал руки в карманы брюк.

– Но это именно ты не оставляла меня в покое.

– А сейчас жалею, – прозвучало мое второе признание.

Его взгляд потемнел.

– Не заметил, чтобы ты жалела.

– Ты о сексе? – спросила я, предварительно убедившись, что на балконе мы все еще одни.

– Не только. Мы оба понимаем, что нас тянет друг к другу, но ты продолжаешь отрицать это.

– Я не отрицаю, но мы интерпретируем это притяжение по-разному. Я считаю это постыдной и запретной связью, а ты видишь в этом вызов и просто позволяешь себе играть со мной, как того пожелаешь. Ты знаешь, что нравишься мне, и пользуешься этим, Макс.

– Я нравлюсь тебе? – Он удивленно вскинул брови.

Черт! Даже себе я не могла признаться в этом, а ему так просто выложила то, что сидело во мне уже давно.

Отвечать не имело смысла. Он уже все понял.

– Пойдем, – вдруг сказал Зверь и кивнул в сторону выхода.

– Куда?

– Не переживай, твоя киска останется нетронутой, – усмехнулся он.

Я догнала его и стукнула разок по плечу.

– Не говори это идиотское слово!

– Я же хоккеист, могу сказать грубее, но это точно не понравится тебе.

– Вообще никак не говори!

Он остановился и выглянул из-за колонны.

– Там пока никого нет, побежали. – Макс схватил меня за руку и поволок по лестнице на третий этаж. У самого верха висела толстая цепь с табличкой. Макс перешагнул ее и помог перебраться мне.

– Какое из слов «проход закрыт» тебе не понятно?

Он проигнорировал этот вопрос, и тогда я крепко вцепилась в его руку, позволяя вести меня. Весь третий этаж был одной большой комнатой без дверей, с выходами к лестницам по бокам. Только свет улицы освещал зал, мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к такой тьме.

– Здесь красиво, – заметила я. Ведь зал действительно был прекрасен. – Но не понимаю, зачем ты привел меня сюда, Пауэлл.

– Хочешь потанцевать? – спросил он, моментально обескураживая меня этим вопросом.

– Потанцевать? Но как же музыка, да и потом, разве можно танцевать там, куда даже входить нельзя?

– Этот зал пустует из года в год, никто сюда не придет, – ответил Макс. – Остается только музыка?

Я улыбнулась, чувствуя, как разгорается огонек внутри меня.

Музыки нет. В зале на втором этаже начинается аукцион, а значит, сейчас мы вернемся назад.

– Пойдем, Макс, – сказала я и потянула его обратно к лестнице. Но он не сдвинулся с места, дернул меня за руку, заставляя буквально упасть в его объятия, и накрыл рукой мою поясницу. Я забыла, как дышать, смотрела на него, запрокинув голову, а Макс начал двигать бедрами, уводя меня в танце. Кожа от его прикосновений горела, заставляя плавиться и мои внутренности.

– Зачем тебе это?

Он раздумывал несколько секунд, а затем сказал:

– Потому что это все, о чем я могу думать в последнее время.

Я удивленно приоткрыла рот, не в силах поверить, что он действительно это сказал.

Со второго этажа доносился голос мужчины, ведущего аукцион, но для меня он был очень далек. А близко был Макс. Я слышала, как он дышит, заглянула в голубые глаза, которые больше не казались холодными, а затем опустила взгляд на губы. Вдруг эти губы стали что-то напевать:

I sit and wait.

Does an angel contemplate my fate19.

– О нет, – захихикала я, пока Пауэлл тихо пел. И на удивление этот грубый и временами вредный медведь попадал в ноты, и голос у него был невероятный.

So when I'm lying in my bed.

Thoughts running through my head.

And I feel the love is dead.

I'm loving angels instead.

– Макс! – зашипела я, а с моих губ не сходила улыбка. Эта ситуация казалась мне до ужаса неловкой. – Робби Уильямс, серьезно?

– А что не так? Ты же любишь восьмидесятые, – засмеялся он, являя мне белые зубы.

Черт. А я ведь думала, он не улыбается, потому что у него какие-то проблемы с этим. Ну, знаете, у хоккеистов может недоставать зубов. Но нет. Весь ряд ровных белых зубов на месте. Ровнее, чем у меня.

– Эта песня вышла в девяностых, дурила. И с чего ты взял, что я люблю восьмидесятые?