- И что же ты? Согласился?
- Нет. Но обещал подумать.
- Выбрось это из головы. У нас и здесь дел хватает.
Я отмечаю в ней перемены к лучшему и радуюсь за нее. Три дня назад она мне сказала:
- Не могу я больше эти бумажки перебирать. Осточертело! - У неё был такой вид, что я сразу понял - возражать бесполезно. Лишь спросил:
- И что же ты надумала?
- Перехожу на оперативную работу. Я уже с Рокотовым переговорила.
- Могла бы и меня поставить в известность, - обиделся я.
- Вот, - поставила. Не могу я, Сережа, сидеть в кадрах, когда такое творится. Не могу. Ты должен меня понять.
Я её понимал и где-то по большому счету даже был рад её решению. После прошлогодней не удавшейся беременности что-то в ней угасло. Что тогда произошло? Даже врачи не могли сказать ничего вразумительного. Все развивалось нормально. Но когда пришло время рожать, ребенок родился мертвым. Для Светланы это был такой удар, что она долго не могла после него оправиться. Как она ждала своего первого ребенка, как к нему готовилась накупила ползунков и всего прочего. После этого она ещё больше привязалась к Верочке. Мне кажется, что её даже Катя так не любила. Во всяком случае, так не баловала, как Светлана. На все мои возражения и протесты отвечала: "На то они и дети, чтобы их баловать". Возможно, она права. Возможно, но... Но когда я вижу в палаточных городках беженцев из Чечни многочисленных детей с голодными глазами, вижу маленьких нищенок в проходах метро, беспризорников на вокзалах, в детских приемниках-распределителях, я невольно задаю вопрос: что с ними будет, когда они вырастут? То, что ничего хорошего - это определенно. Равнодушие и жестокость, с которыми они столкнулись в детстве, обязательно прорастут в их душах озлобленностью и неверием. И они непременно отомстят людям за все унижения и обиды, за обворованное детство. Обязательно. Как-то пару лет назад я шел по набережной. Мороз был за тридцать с ветром. И увидел, как прямо на земле, подстелив картонку, сидел цыганенок лет пяти-шести в рваном пальтишке. Сунув голые руки в рукава, он медленно покачивался взад-вперед, что-то слабо мычал, уже ни на что не реагируя. Из ноздрей свисали две зеленые сосульки. Перед ним лежала картонная коробка с несколькими мелкими монетами. Я подошел, тронул его за плечо: "Эй, малыш, ты чего тут сидишь? Ведь замерзнешь". Но он даже не вздрогнул, продолжая раскачиваться и тихо, но жутко подвывать. Он замерзал. Я растерялся и, не зная, что предпринять, огляделся по сторонам. И метрах в двадцати увидел молодую цыганку с грудным ребенком, завернутым в какое-то тряпье, сидящей также на земле. Я подошел к ней, спросил: "Это твой сын там сидит?" Она посмотрела на меня, потом в направлении сына, закивала: "Да-да". "Он же у тебя замерзает". "А-а", равнодушно махнула она рукой. Я достал все имеющиеся у меня деньги, что-то около трехсот рублей, протянул ей: "Вот возьми. Забирай сына и иди в метро. Поняла?" Она выхватила у меня деньги, вскочила, подбежала к сыну, схватила его под мышку, так как тот уже был не в состоянии самостоятельно идти, и поспешила к станции метро. И сейчас всякий раз, когда разговор заходит о детях, у меня перед глазами встает этот замерзающий на холодном ветру цыганенок. А мимо длинной вереницей идут и идут равнодушные люди. И твердый ком подкатывает под горло. А это дело об убийствах подростков? До какой дикости надо дойти, чтобы делать бизнес на крови детей? Это называется туши фонари. Ага.
Однако пора вставать. Сегодня назначил совещание по делу. Надо хоть немного подготовиться и причесать мысли.
В десять ноль ноль почти все были в сборе. Не было, как всегда, Беркутова. Хороший опер. Виртуоз! А вот дисциплина у него явно хромает, причем, на обе ноги. Демонстративно смотрю на часы, затем многозначительно - на Рокотова. Тот пожимает плечами и разводит руками, как бы говоря - тут я бессилен. В это время в дверь постучали. Она открылась и на пороге появился улыбающийся Беркутов.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте, Дмитрий Константинович! - отвечаю я на его приветствие. - Вас что, опять "Мутант" подвел?
- "Мутант"? - недоуменно переспрашивает он. - А при чем тут "Мутант"? Он у меня как раз молодец. "Прискакал" одним из первых.
- Тогда отчего же вы "прискакали" последним?
- Требуется объяснить? - с нагловатой улыбкой спрашивает он. Отвечаю. Вчера мне Владимир Дмитриевич сказал про совещание, но не сказал где оно проводится. С половины десятого я, будто бедный роственник, торчал у двери кабинета Говорова и все удивлялся - почему никого нет? Пока не догадался заглянуть к вам, товарищ генерал.
Все рассмеялись. А этот супчик хоть бы хны. Стоит серьезный, сосредоточенный и предано смотрит на меня невинными глазками.
- Вот что они у тебя, Володя, хорошо научились, так это отрабатывать, - говорю я Рокотову.
- Учил бы его кто, - ворчит тот. - Этот тип с этим родился.
- Как же так, метр, - выступил на арену Говоров. - Я пять минут, как из кабинета. Почему же я вас не видел?