Зубы Хроноса

— Маленькая страна, — фыркнул Гурген. — Одни камни… каменные складки… А попробуйте-ка их расправить. Вы сами удивитесь, каким большим покажется вам тогда этот уголок страны!

Я не стал спрашивать его, с кем он спорит, так как знал, что он репатриировался из Франции всего несколько лет тому назад. Его любовь к каменистой стране предков питалась легендами в крошечных тавернах Марселя и теперь, когда он находился среди близких людей и легендарного пейзажа, расцвела, как оранжерейное растение, перенесенное в естественные условия.

Но мне спорить было не с кем. Я знал здесь каждую каменную складку, я был рожден под этим голубым небом, в ослепительном блеске полотен Сарьяна.

— Слушай! — сказал я ему.

— Что? Ведь ничего не слышно!

— Тишину, Гурген. Слушай тишину!

И, взобравшись на каменный берег и прислонившись к разным уголкам скалы, мы оба погрузились в молчание. Все вокруг казалось окаменевшим, настоящее потеряло свою силу. Словно бы в природе еще не началось творение, и мы находились в пустоте, в огромном мешке, в котором еще ничто не произошло и все могло произойти по-иному. Отдыхая, я всеми своими порами впитывал неисчерпаемые возможности тишины. Я словно слился с камнем и боялся пошевелить пальцами, чтобы не обратить на себя внимание листьев, напомнив тем самым, что мы принадлежим к давно созданному миру с установившимися обычаями и законами. Но Гурген пришел из мира, который больше не умел жить молча и радоваться тишине. Поэтому, не в силах задерживаться здесь ни на секунду, он быстро произнес, пожимая плечами: — Так можно простоять до завтра…

И начал снова взбираться. Я проглотил улыбку и, бросив последний взгляд на долину, застывшую в тиши первозданности, повернулся лицом к стене. Теперь мы поднимались почти ползком, словно плывя по твердой поверхности. Мы действовали руками и ногами, использовали каждый выступ в скале и иногда, огибая какой-нибудь горб, через который не могли перешагнуть, теряли друг друга из виду. Прильнув щекой к розовому камню, мы замечали на нем травинки и муравьев.

Однажды я даже прижался к скале ухом, но ничего не услышал. Замурованные в каменный капкан горы, циклопы были неподвижными.

Мы почти одновременно достигли камня, который оторвался от скалы и открыл вход в пещеру. Он лежал на своей постели из раздавленных стволов несколько косо и, сунув под него руки, мы почувствовали гладкую поверхность, соответствующую отшлифованной раме у входа в пещеру.

— Странно… — заметил Гурген.

Он смотрел на меня вопросительно, но я не чувствовал потребности выражать свое удивление вслух. Я искал объяснения и надеялся найти его наверху, в пещере, от которой нас отделяло теперь всего несколько метров.

Гурген подошел к темному зеву пещеры первым.

Упершись ногами в ствол небольшого деревца, он изучал гладко отшлифованную раму вокруг входа. Она то расширялась, то сужалась в зависимости от выступов камня, но повсюду была гладкой, как зеркало.

— Не будешь же ты утверждать, что это естественное явление, — сказал он, хотя я ничего не утверждал.

— Камень словно отпилен…

Он был прав.

— Зажги фонарь, — напомнил я ему.

Он подчинился, и луч света, пройдя зону полутьмы, пронзил мрак пещеры. Хотя луч был не слишком длинным, мы легко убедились, что, узкая в начале, пещера постепенно расширялась.

— Помоги мне, — попросил Гурден, и я подтолкнул его сзади; проникнув в пещеру, он протянул руку и втянул меня вовнутрь.

Я говорю «вовнутрь» — и вновь переживаю восторг, который ощутил в ту минуту, наивную надежду, что вот сейчас я увижу циклопов, замурованных в твердой материи… Выраженная таким образом, моя надежда кажется смешной. Разумеется, я не верил в существование прикованных великанов и не надеялся обнаружить их, подобных огромным окаменевшим ракушкам, слившимся с горой. Я даже сам не знаю хорошенько, чего я ждал, все слова кажутся мне слишком тяжелыми, и моя тогдашняя надежда темнеет и исчезает, когда я пытаюсь втолкнуть ее в избитые трафареты. Но произнеся слово «вовнутрь», я на минуту испытал восторг той минуты. Свежее и глуповатое чувство, настолько наивное, что для того, чтобы дать о нем представление, мне пришлось упомянуть о циклопах. Простое воспоминание, слово, благодаря которому я вновь переживаю мечты детства и неповторимый восторг тех лет.

Но, повторяю, я ничего не подозревал. Просто переживал это благословенное состояние, делавшее меня восприимчивым, предрасположенным к чуду, уверенным в том, что со мной что-то случится — встреча через много лет с восторгом детской поры, когда человек ничего не знает, но все предчувствует, воскрешая мифы и переживая чудеса.

Может быть, вы даже не сможете меня понять. Наверняка, не сможете… Поэтому я просто прозаически сообщу вам, что я зажег второй фонарь… Согнувшись, мы шли друг за другом, словно прижимаемые к земле тяжестью каменного свода. Пахло породой, сыростью и темнотой. Тишина была настолько полной, что, сквозь стук наших шагов по каменному полу, я слышал удары собственного сердца.