Зубы Хроноса

Вдоль стен на многочисленных полках стояли сосуды с разноцветными жидкостями, в которых хранились эмбрионы, странные препараты, похожие на цветы и срезы каких-то незнакомых ей органов. В комнате стоял полумрак, Джованне казалось, что при каждом ее движении странные предметы в стеклянных сосудах оживают. Некоторые из них, казалось, светились. Другие хранились за увеличительными стеклами и, проходя мимо них, она видела рисунки и детали, напоминающие образы галлюцинаций — удивительные лабиринты, словно вымышленные каким-то странным Миносом природы, ярко окрашенные серпентины и пещеры, в которые убегала неизвестность, впадая в агонию.

Некоторые препараты казались вырезанными из просвечивающих гемм, другие — из невиданных, непроницаемых для лучей материалов. Но ничто не было уродливым, все поражало какой-то странной, немного нереальной красотой. Из единственного окна комнаты был виден белый прозрачный Акрополь.

— Еще частица вечности, — сказала Джованна, вспомнив разговор, начатый некогда в Помпее.

Но, хотя это Парпария заговорил тогда о вечности, сейчас он не казался расположенным продолжать давно прерванный разговор. Джованна чувствовала, что он насторожен и сосредоточен, словно ему предстоит иметь дело с тончайшими субстанциями или взрывчатыми веществами. Они сели, и он вежливо спросил: — Ну как Витторио?

— Мы не можем иметь детей, — сказала Джованна, пренебрегая вступительными фразами и приступая сразу к делу. Она смотрела на биолога в упор, но тот выжидал. — И не по моей вине…

— Я предупредил Витторио, — как-то неохотно произнес Парпария.

— Но как вы узнали? Как вы могли это знать?

Мужчина устремил взгляд на ряд стеклянных сосудов (Джованна лишь теперь поняла, что это они источают слабый свет, и ни один другой источник не нарушает полумрака комнаты) и проговорил, как бы не замечая вопроса Джованны: — Я знаю много счастливых пар, у которых нет детей…

— Нельзя ли внести свет? — спросила, может быть, немного слишком громко, Джованна.

И тут же поняла, что ее слова таили двойной смысл, Но Парпария, казалось, этого не заметил.

— Конечно, — ответил он и, встав, повернул выключатель.

Экспонаты побледнели под своими стеклянными колпаками. Из-под потолка падал яркий, равнодушный свет, напоминавший вечный день операционной.

— Я хочу знать все, — сказала Джованна.

— Так-таки все? — засмеялся мужчина. И, хотя было ясно, что он недоволен, добавил так же благодушно:-Боюсь, что вы переоцениваете мои познания…

Джованна наклонилась к нему всем телом: — Я пришла не для того, чтобы обмениваться с вами остротами. Поймите, Парпария, так больше невозможно. Я прошу, я умоляю вас: помогите мне… Помогите нам! Если бы я поняла, я могла бы чтонибудь сделать, могла бы попробовать… Я люблю его, Парпария! И готова на что угодно…

Ее голос сорвался. Она смотрела на его лицо — маску из жженной глины, столь похожую на лицо Витторио, искала его почти белые, как у Витторио глаза.

— Не обижайтесь, — заговорил он вдруг с невероятной кротостью, как тогда, когда встретился с ними в Помпее, — но единственный совет, который я могу зам дать — единственный, Джованна, поверьте! Это…

— Говорите!

— Расстаться с Витторио.

Женщина откинулась назад, прильнув к спинке кресла.

Вся кровь отпрянула от ее щек, ставших вдруг белыми, как мел, в ярком свете лампы.

— Простите меня, — сказал Парпария с той же кротостью. — Но вы просили совета…

— С ним вы тоже говорили об этом?

— Я пробовал, — признался мужчина, все сильнее смущаясь под горячечным напором Джованны. Он попытался отвести глаза от ее удивленного взгляда, потом недовольно заметил: — Нет… он оказался недостаточно мудрым…

Торжествующая, словно исходящая из самой глубины ее души улыбка вернула щекам Джованны краски жизни. Напряжение рассеялось. Теперь она была уверена, что самая тяжелая минута позади, и снова чувствовала себя готовой к борьбе за счастье, секрет которого хранили сжатые губы сидевшего против нее человека.

— Никто не сможет разлучить нас, Парпария. Но если кто-нибудь по-настоящему захочет нам помочь…

Она остановилась, так как биолог резко поднялся.

Молча он начал мерять комнату, шагами, и у Джованны перехватило дыхание, потому что она поняла, что он в последний раз взвешивает все возможности.

Она увидела, как он застыл перед сосудами, содержавшими блестящую розоватую материю, мясистый цветок, погруженный в бесцветную жидкость.

— Когда мы встретились тогда ночью, — заговорил он, не глядя на Джованну, — я предупредил его… Но было уже поздно…

— Да, — прошептала она. — Мы уже были вместе целый месяц.

Парпария повернулся спиной к полкам, уставленным банками, и, сделав три шага, остановился перед креслом женщины.

— Я не против любви, и не считаю, что Витторио мог бы найти лучшую подругу жизни. К тому же, не мне судить…

— И все-таки вы хотели бы, чтобы мы расстались, — напомнила она.

Напрягшись всем своим существом, она ждала. Парпария вдруг опустил ладони на ее плечи.

— Ради вас же самих. Но если это невозможно…

— Нет, невозможно, — сказала она спокойно.