Зубы Дракона

Ланни был очарован, наблюдая свою молодую жену в роли, которую она сама себе выбрала. Ей еще не исполнилось двадцать четыре года, но она уже стала королевой и научилась вести себя, как королева. Без беспокойства, без напряжения, без чувства неуверенности. Будучи американкой, она могла, не теряя достоинства, попросить шеф-повара или дворецкого показать, как вещи делаются во Франции. Потом она скажет, как их надо будет делать в ее доме. Она говорила с тихой решимостью, и слуги быстро научились уважать ее. Даже новый Controleur-General был впечатлен и сказал Ланни: «Черт возьми, она — авторитет».

Когда великий день настал, она не волновалась, как многие хозяйки, не выбилась из сил, что не могла насладиться своим собственным триумфом. Никаких бесчисленных сигарет, никакого кофе или глотов коньяка, чтобы поддержать себя в тонусе. Она также не передала свои обязанности своей матери или свекрови. Это был бы плохой прецедент. Она сказала: «Это мой дом, и я хочу научиться управлять им». Она всё продумала, по её поручению были подготовлены списки. Она вызвала к себе слуг, проверила, всё ли было сделано, и дала им последние наставления. За две или три недели она разобралась с каждым их них. Джерри был «молодчина», и все, что он намечал сделать, было так же хорошо, как это было сделано. Амбруаз, дворецкий, был добросовестным, но его надо было подбадривать. Симона, экономка, была суетлива, и ей не хватало авторитета. Физерс как всегда была дурой и нервничала в любой чрезвычайной ситуации. Проверив все, Ирма вздремнула во второй половине дня.

Примерно в девять вечера блестящие лимузины стали съезжаться к дворцу, и поток безукоризненно одетых гостей наводнил белые мраморные лестницы, покрытые широкой полосой ковра из красного бархата. Это были сливки того международного общества, которые выбрали своим постоянным местопребыванием мировой центр моды. Многие из них встречались с Ирмой в Нью-Йорке или на Ривьере, в Берлине, Лондоне, Вене или Риме. Другие были незнакомцами, которых пригласили из-за их положения. Они пришли полюбопытствовать на нашумевшую наследницу. Они пришли посмотреть, какое шоу она им покажет, и были готовы поднять бровь и пошептаться за веером по поводу малейшего прокола.

Но проколов было не так много, чтобы ссориться с молодой Юноной. Она была хороша, лучшие мастера своего дела поработали над ней. Господствующие моды шли ей. Моды вернулись к естественным линиям с высокой талией, платье с декольте для спины стало ниже. На самом деле, Ирме нечего было скрывать задней частью платья; но хватит. Ее темно-каштановые волосы вились, она выглядела молодой и здоровой. Ее платье из бледно-голубого шелкового шифона казалось простым, но стоило дорого, и тоже самое можно сказать и о ее длинной нитке с жемчугом.

Дочь короля коммунальных предприятий была естественно любезной; она любила людей, и заставляла их чувствовать это. Она оказывала уважение без видимого подобострастия. Она взяла на себя труд узнать, кем были её гости, встречалась ли она с ними прежде. Она вспоминала, где и что доброжелательно сказать. Если гости были незнакомы, она полагала, что они отнеслись доброжелательно к её появлению в Париже, благодарила их за любезность. Рядом с нею стоял симпатичный молодой человек, bon gargon[83], сын своего отца — Оружейные заводы Бэдд, довольно известная компания в Америке. Сзади стоял строй пожилых женщин: двух матерей, больших и роскошных, и миссис Чэттерсворт, которую кто не знает. Короче говоря, tout comme il faut[84], глазами tout le monde[85].

XII

Выступил скромный с виду молодой еврейской скрипач и под аккомпанемент своей жены сыграл скрипичную сонату Цезаря Франка. Французская музыка, написанная в Париже скромным органистом и педагогом, жившим в неизвестности среди них, пока омнибус не убил его. Теперь они удостоили его вниманием и аплодировали его исполнителям. На бис Ганси сыграл огненную и страстную Хейре Кэти Енё Хубаи. На следующие аплодисменты он улыбнулся и поклонился, но играть больше не стал. Его невестка, Рахель Робин, о которой никто никогда не слышал, подошла к фортепиано и под аккомпанемент Ланни Бэдда на фортепиано и своего мужа на кларнете облигато спела пару прованских крестьянских песен, которые она сама аранжировала. У неё был приятный голос, и выступление гляделось своего рода уютным семейным делом. Можно было задать вопрос, они красовались или экономили деньги.

Конечно, они не экономили на пище и питье, что немаловажно на любом приёме. В балльном зале энергичный негритянский оркестр играл джаз, а молодая жена и молодой муж передвигались из комнаты в комнату, беседуя с гостями. Мадам Хеллштайн из международного банковского дома с дочерью Оливье[86], в настоящее время мадам де Бруссай. Ланни сказал жене: «Я мог бы жениться на ней, если бы Розмэри не написала мне записку в критический момент!» Поэтому, естественно, Ирма было интересно тщательно изучить её. Прекрасная дочь Иерусалима, но она растолстела! «С этими еврейскими женщинами всегда так», — подумала, Ирма.