Зубных дел мастер

— А я Косиньский Виктор, — сказал им третий парень, высокий и заметно лысоватый. — Приехал из Тернополя на Украине. По образованию актер, но работаю в отделе культуры исполкома. Я не прозаик — драматург.

— Но главное, что не поэт, — Кувайцев хмыкнул, остальные засмеялись.

— Что так достали? — спросил его Косиньский.

— Не представляешь, как! — вздохнул Кувайцев. — Тогда по дурости дверь в комнату не закрыл. Спать лег, вдруг кто-то будит: «Мужик, послушай, гениальные стихи!» Ну, думаю, сейчас прочтет стишок, скажу ему, что гениально, и снова лягу. Спать хочется! А он вытаскивает из кармана во-от такую стопку листов и объявляет: «Поэма „Родина“, часть первая».

— А т-ты? — поинтересовался Кир.

— Выставил его из комнаты и запер дверь.

Все снова засмеялись.

— Ну, что, прозаики, — спросил Косиньский, хитро улыбнувшись. — За знакомство? У меня есть бимбер, его бандеры классно гонят. Напиток мягкий, ароматный.

— А почему бандеры? — Кувайцев удивился.

— Потому что он для них икона. Это же Тернополь! Сам я из Полтавской области, учился в Киеве, распределение получил в Тернополь. Там и женился.

— Жена — бандера тоже? — Кувайцев улыбнулся.

— Еще какая![1]

Все захохотали, Косиньский — тоже.

— Так как? — спросил соседей.

— У нас же завтра сочинение, — вздохнул Кострица.

— Немного можно, — Кувайцев улыбнулся. — Стресс снимем, спать будем крепче. Перед экзаменом полезно.

— Вот!

Виктор достал из чемодана и выставил на стол бутылку из-под пива с воткнутой в горло пробкой.

— У меня нет ничего, — Сергей смутился.

— А я свою дорогой выпил, — сообщил Кувайцев. — Компания хорошая попалась.

— Одной нам маловато будет, — сказал Косиньский. — Придется в магазин идти. Тут есть неподалеку, но водку там не продают — вино, коньяк.

— У м-меня есть в-водка, — сообщил им Кир. — «П-посольская». С-сгодится?

— Богато техники живут! — Косиньский хмыкнул.

— Так, мужики! — объявил Кувайцев. — Готовим ужин. Я тут в шкафу картошку видел. Кто ее почистит и пожарит?

— Я! — вызвался Сергей. — Но лучше отварить.

— Годится, — согласился врач-реаниматолог.

— А я порежу сало, — вызвался Косиньский. — Привез с собой немного. С картошечкой варенной — объеденье.

— Есть к-колбаса и сыр, — добавил Кир.

— И килечка в томате, — сказал Кувайцев. — Под водочку — прекрасная закуска. За дело, мужики!

Они прекрасно посидели: выпили, поели, поболтали. Кир убедился, что соседи ему достались замечательные. Веселые, открытые, без гнили.

А завтра было сочинение. Преподаватель курсов не ошиблась — каких им обещала классиков, такие и попались. Обрадовавшись, Кир выбрал Маяковского. Системник подсказал цитаты, затем проверил текст на ошибки, Кир сдал свои страницы довольный донельзя. И очень удивился, когда на следующий день узнал, что получил «четыре». Отправился в приемную комиссию.

— П-почему ч-четыре? — спросил у секретаря. — Т-там н-нет ошибок.

— Тема не раскрыта полностью, — сказала та, глянув в какие-то листки с пометками. Как видно, и другие спрашивали. — Преподаватель так решил. Будете обжаловать?

Кир лишь махнул рукой — да ну вас! На устных компенсирует. Поговорив с соседями, он понял, что ребята не блещут знаниями — давно учились. Кувайцев в прошлый раз сдал экзамены на тройки, и для поступления не хватило единственного балла. У заочников, как Киру рассказали, проходные баллы намного ниже, чем у дневного отделения, но конкурс все же есть.

Четверки получили все его соседи, чему немало радовались, но отмечать не стали — готовились к другим экзаменам. Учебники, которые привезли с собой, листали добросовестно. Но это всем надоедало, и Кувайцев вдруг спросил у Кира.

— Есть, что почитать? Из твоего?

— Р-рассказ, к-который п-присылал н-на к-конкурс.

— Давай!

Рассказ он прочитал, не отрываясь.

— Сильно, — сказал, отдав ему листки. — Мужская проза, без соплей. Не верится, что написал пацан. Не обижайся, Костя, но среди нас ты словно белая ворона. Двадцать один годок всего. Сергею двадцать пять, и он почти что самый молодой из поступающих, мне тридцать два, а Виктору двадцать девять. Тут есть и мужики за сорок.

— Мне можно почитать? — спросил Кострица.

Кир дал ему рассказ. Затем его прочел Косиньский — и оба похвалили, хотя, как Киру показалось, Сергей хвалил не искренне. Почему, он понял, ознакомившись с повестью Кострицы. Написана талантливо, но тяжеловато и цветисто. Кострица явно подражал столпам советской прозы, так называемым «деревенщикам».

Экзамены продолжись. Историю СССР Кир сдал на «пять» — ответы подсказал системник. Он написал их на листках и, сев напротив экзаменатора, заикаясь, стал пересказывать, но тот остановил абитуриента, забрал листки и пробежал глазами текст.

— Отлично!..

Такое повторилось и на других экзаменах. Кир начинал рассказывать, его немедленно останавливали — заику не хотели слушать, и проверяли, что он написал. В итоге в ведомости ставили отличную оценку. Лишь на экзамене по литературе, преподаватель, взяв его билет, поинтересовался:

— Что вы читали из Аксакова?

— «З-записки об уженье р-рыбы».