Зрелища

— Да про то я, все про то же самое. Я еще актером это понял, про по-жирательство, открыл для себя, а психологию уж так, для наглядности. Нет, не тираном, это не по мне, но властителем душ — это да! Об этом всегда мечтал, и вот теперь открыл, придумал, изобрел — о, только бы мне успеть! Меня временами колотит от страху — а вдруг уже, вот сегодня, другой, раньше меня. Ведь это так просто, то, что я придумал, так на виду. Как? Почему? Неужели никто еще не догадался? Мне нужно успеть, понимаешь, обязательно успеть первому — и тогда все! Мое, моя взяла. Отсюда и тайны все мои, и секреты — пусть думают, что угодно, что аферы, что спекуляции — лишь бы не догадались. О, господи, это же так просто… Нет, молчу. Да не в том же преступность, что я придумал, а в том, что я хотел придумать такое, что мне это сладко, понимаешь, в этом голоде, в этой пропасти вот здесь. И когда закончу, когда… Но тс-с!.. Об этом ни слова… ни слова., тс-с-с.

14

Случилось так, что рука Ларисы Петровны, которая в здоровом виде для всех, кроме Сережи, была рука как рука, после перелома вдруг представила серьезный интерес для специальной ручной медицины, и ее, то есть руку, а при ней и Ларису Петровну продержали в больнице больше трех недель, чего-то каждый день изучая, просвечивая и записывая в специальных журналах. За эти три недели вредная хозяйка, сдававшая ей комнату, видимо, тоже чего-то изучила и подсчитала и нашла другую жиличку, побогаче, согласную платить на столько-то рублей побольше. Поэтому когда Лариса Петровна, поддерживаемая Сережей, вернулась в свою квартиру, эта предприимчивая женщина вынесла им уложенные чемоданы, наврала для порядка про какую-то сестру с детьми, приехавшую внезапно из деревни, и захлопнула перед ними дверь.

Даже интересная рука на перевязи не могла ее разжалобить.

Они остались ошарашенные перед захлопнувшейся дверью, на самом перепутье лестничных сквозняков. Лариса Петровна от обиды не могла вымолвить ни слова. Сережа тоже молчал, но не от обиды — у него вдруг похолодело в груди, и сердце от налетевших надежд сразу переполнилось сладким ужасом. «Да нет же, нет, не будет этого!» — говорил он себе. Но в груди все холодело, и рот сам собой округлялся в глупейшую букву «о» — поневоле приходилось молчать и отворачиваться.

Потом он наконец пересилил себя, позвонил в квартиру напротив и спросил, знают ли они, что за дрянь их соседка, которая вот так и так с ними поступила, и нет ли у них. чего-нибудь острого, чтоб обрезать ей звонок, телефон и электричество. На это ему ответили, что про соседку они все знают, ишь чем удивили, да вы бы нас раньше спросили, мы бы вам такого порассказали, что хоть караул кричи. Что же касается остального, острого, то они и сами сдают иногда комнаты, и другие в их доме тоже сдают, и ежели всякий психованный жилец, чуть что не понравилось, начнет резать провода, То во всем доме наступит непоправимый развал, и они этого никак не допустят. Спрашивать тут больше было не о чем. Нужно было самим искать какой-то выход, срочно что-то придумывать, тем более что дело шло к вечеру и на улице заваривалась обычная снежно-дождевая мешанина.

Они сидели на чемоданах и думали.

Ужасно дорого и никогда нет мест — вот все, что они знали о гостиницах. Поэтому гостиница сразу отпадала. Наиболее заманчивым казался простейший вариант напроситься к кому-нибудь в гости на пару ночей, а дальше будет видно. У Ларисы Петровны записная книжка так была набита знакомыми, что поначалу казалось просто смешно — неужели там не найдется ни одного, достаточно богатого и беспечного, чтоб пустил ее ночевать даже без предупреждения, даже и с чемоданами. Они сошли вниз к автомату, и Лариса Петровна, водя пальцем по странице и бормоча «нет… не хочу… а ну ее… зануда такая…», все же кого-то выискивала и диктовала Сереже номера — он одной рукой набирал их, другой прижимал трубку к ее уху. Через несколько минут ему пришлось бежать в гастроном разменивать мелочь, но и новые монетки скоро кончились — все знакомые словно сговорились в этот вечер разъехаться, разойтись по гостям или погрязнуть в затяжных ремонтах квартиры. Надо было снизить требования и пересмотреть книжку сначала, не брезгуя ни занудами, ни нахалками, не отказываясь даже от общежитий — неужели и в общежитиях не найдется ни одной пустующей койки. Нет, ни в общежитиях, ни у нахалок, ни у зануд тоже ничего не получилось. Даже верная Тася была в отъезде и ключ от комнаты ездил где-то вместе с ней. С каждым отказом Сережины надежды разрастались, наглели, но признаться в них хотя бы себе, высказать вслух всю их бессовестность — нет, невозможно, невозможно! Он все так же молчал и таился, безуспешно борясь с буквой «о» на своем лице.

Теперь у них оставалось только несколько бестелефонных адресов, которые нужно было объехать для очистки совести, прежде чем идти назад в больницу или на вокзал, так говорила Лариса Петровна, вошедшая, кажется, во вкус страданий. Они составили из этих последних адресов наивыгоднейший маршрут и, заметив издали огни нужного трамвая, пошли на остановку.