Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском

…Замирение с Портою оказалось непрочным, и когда, после Наваринской битвы, султан объявил «священную войну» России, Ивану Липранди — и не ему одному — эта война представилась долгожданной войной за освобождение Греции. То, на что не отважился покойный Александр, как будто бы пришлось по плечу его брату, молодому, энергичному, всячески желавшему показать, что он не только гроза бунтовщиков, но и преобразователь, обновитель России. Ивану Липранди даже легче было в это поверить, чем многим другим. На сей раз тридцатисемилетний полковник ни за что не желал отвратить улыбнувшуюся наконец фортуну — ее переменчивость досыта изведал… Пусть все наконец увидят, на что он способен!

Еще до Наваринской битвы он ездил под разными вымышленными предлогами в турецкие крепости, потом, когда война сделалась неизбежной, переехал в княжества. В полковника трижды стреляли, но он четко делал свое дело — приобретал агентов и сам исправно сообщал о многом в главную квартиру в Тульчин. Уезжая из княжеств, по дороге, в Австрии, он разведал и расположение австрийской армии, а прибыв в Тульчин, предложил проект агентурной сети. Государь император изволил утвердить сей проект без промедления и назначил полковника начальником им предложенной Высшей заграничной тайной полиции. Счастливейшая пора в жизни! После месячного отсутствия Липранди вернулся в Яссы во главе конного отряда, ночью переправился через Прут и взял в плен господаря. А вскоре неутомимый полковник, быть может самый деятельный офицер Второй армии, убедив начальство в необходимости партизанских действий в лесах за Дунаем, сзывал волонтеров. Не так-то просто было подчинить себе эту вольницу, но полковник ее подчинил, и три недели спустя теснины Балкан и леса Дели-Ормана были в его руках…

В бурные те времена Иван Петрович совсем выпустил из виду старого своего приятеля Леонтия Васильевича Дубельта, тоже полковника и тоже в Южной армии. Еще в двенадцатом году они с ним были соштабниками шестого корпуса Дохтурова, и оба ранены, и оба в ногу — Липранди под Смоленском, Дубельт под Бородиным. В Южной армии оба слыли за либералов, далеко не молчаливых притом, и хотя после 14-го декабря Дубельт избежал ареста, многих удивляло, что его не берут. Затем пути разошлись. Благосклонная к Липранди фортуна отвернулась от Дубельта, и в то время как Иван Петрович совершал свои подвиги противу турок, Леонтия Васильевича одолели неприятности по службе.

Но спустя десять лет, когда они встретились в Петербурге, фортуна повернулась, как по команде «кругом!». Один прибыл в столицу после долгой отставки, тогда как другого головокружительная карьера сделала одним из могущественных людей в империи. Ища этому причины не в одной лишь игре случая, Иван Петрович Липранди со свойственной ему методичностью перебрал, должно быть, все без изъятия сходства и расхождения между собою и Леонтием Васильевичем и везде видел свои козыри, исключая, быть может, одно только то, что Леонтий Васильевич взял верх над ним обходительностью. Разумеется, когда требовалось, Иван Петрович не хуже умел быть приятным с людьми, но в других обстоятельствах не считал нужным скрывать свое превосходство. Леонтий же Васильевич, человек, в сущности, вполне заурядный, был неизменно приятен. Поговаривали, что и карьерою он обязан этой своей учтивости, ею именно пришелся ко двору Бенкендорфу. Так ужели одно это качество перевешивало все остальное — умения, знания, наконец, заслуги?!

Иван Петрович вернулся вдруг к этому Петрашевскому, к его словарю, и, отставив подальше от глаз, еще раз пролистал отчеркнутые места.

«…Где самая талантливость являлась бы чем-то враждебным духу тамошних учреждений!.. Не странно ли там искать ума…»

Когда, получив средней руки место на статской службе, Липранди с семейством переезжал в Петербург, одних только рукописей об Оттоманской империи вез с собой шестьдесят толстых тетрадей, а с тех пор к ним прибавилось почти двадцать томов о раскольниках и немало чего другого… Напечатано же каких-то две-три статейки в энциклопедическом лексиконе! Только ли рок давней дуэли по-прежнему тяготеет над ним, в горькие минуты вопрошал себя Иван Петрович.

«…Где всякое обнаружение разумности… было бы чем-то противузаконным, безнравственным… глупость и невежество будут удостоены обожания, а истина и знание — гонимы!»

Мысль, пронизавшая Ивана Петровича, смыкала прочитанное с возвышением генерала Дубля — le general Double, генерала Двуличного, как прозвали Дубельта острые на язык петербуржцы, и с собственными его, Липранди, неуспехами. Он непрошеную эту мысль отогнал. Нет и нет! Вот где случай еще раз себя показать — и в прямом состязании с Дублем!

В пятьдесят восемь лет, быть может, последний шанс…

В Нарголове на даче