Зовите меня Маугли

Но сейчас — он сидел на берегу, удил рыбу, а скорее — просто наслаждался солнцем, потому что пару раз казалось, что клюет — он и не думал вытаскивать удочку.

Гость припарковал машину рядом с почти такой же хозяина двухэтажного, дощатого коттеджа с облупившейся краской, прошел по участку. Участок был огорожен низеньким заборчиком, но на нем ничего не росло и не было даже цветника. Просто место для отдыха, засыпанное песком с пляжа…

По тропинке он спустился вниз, туда, где остро пахло морем…

— Привет, Ник, — не оборачиваясь, сказал хозяин. — Найдешь, где присесть?

Вместо ответа — гость подтащил какую-то корягу и сел на нее.

— Завидую.

— Нечему. Врачи дают год. От силы полтора.

Хозяин повернулся

— И что, ничего нельзя сделать?

— А зачем?

Интересный вопрос.

— Я предпочитаю сражаться, — буркнул хозяин.

— Я тоже сражаюсь. Пока могу.

— Ну, да…

Два старика — смотрели на залив, где вдалеке белел одинокий парус.

— Как, по-твоему, кому мы оставляем страну?

Хозяин засмеялся.

— Какой… всеобъемлющий вопрос…

— И, тем не менее, его стоит задать.

…

— Ты занимался внешней политикой при Буше, я продолжил при Клинтоне. Но тогда еще не было принято рушить дела предшественников, и я продолжил твое дело. Оно заключалось в том, чтобы попытаться привить на Востоке какие-то ростки демократии и за счет этого снизить опасность войны. Как думаешь, получилось?

— Что ты глупые вопросы задаешь? Ты же понимаешь что нет, так зачем спрашиваешь?

— Ты прав, не получилось но уроки не извлечены. Вопрос не в том, что они не захотели быть похожими на нас. А в том, что мы стали слишком похожи на них. Значительная часть американского народа не представлена, это случилось едва ли не впервые в американской истории.

— Ты что, про Трампа?

— Трамп — это симптом!

— Не кричи, я все прекрасно слышу.

— Трамп — это симптом, не болезнь. Люди проголосовали не против Трампа, они проголосовали против Хилари. Ее нельзя было выставлять, но мы ее выставили. Это была одна из самых больших ошибок в истории партии.

— Боже, что я слышу

— Сейчас вы пытаетесь ее повторить. Президент борется за переизбрание, хотя ему более восьмидесяти лет.

— Нам тоже, между прочим.

— Ни ты, ни я не пойдем во власть.

— Говори за себя. Что ты предлагаешь?

— У нас схожие проблемы. От нас баллотируется коммунист, либо человек еще старше его. От вас — человек, которого нельзя подпускать к Белому дому на пушечный выстрел.

— Еще ничего не решено

— Все уже решено. Это месть за двадцатый год, я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь.

— Постой. Я хочу предложить на обмен следующее. Я даю интервью и признаю, что выборы 2020 года были сфальсифицированы. И называю имена.

Хозяин отложил удочку и повернулся к гостю.

— Ты… что сделаешь?

— Что слышал.

Хозяин дома помолчал.

— Это что, результат твоей болезни?

— Я чувствую себя лучше, чем когда-либо за много лет. Наша страна умирает.

— Не преувеличивай.

— Я не преувеличиваю. Это так. Когда меня били дубинкой по голове, я думал что терплю все это ради лучшего будущего каждого, ради нового поколения. Ты не заметил, каким тоталитарным оно выросло, новое поколение? Оно готово само взять дубинку и бить меня за то, что я произнес не то слово. Какое принято сейчас говорить. Ты заметил, что мы теряем слова? Нельзя говорить слов «мама» и «папа» — теперь есть «родитель 1» и «родитель 2». Нельзя говорить «толстый», надо говорить «бодипозитивный». Можно целый словарь запрещенных слов составить.

— Заметил…

— Это тоталитаризм, Боб. То, чего никогда в Америке не было.

— Ну…

— Ты скажешь русские?

— При чем тут русские?

— Ты прав, ни при чем. Один из моих аспирантов подготовил справку по ущемлению в России свободы слова. Странно, но все что предприняли русские — это калька с того что предприняли мы просто с опозданием на два — три года. И если там выгодоприобретатель — Путин, то тут — корпорации и общество. Мы стали источником несвободы, Боб. Впервые.

— Ты готов признаться. Серьезно?

— Я сделаю это.

— А что потом?

— Реформы.

— Реформы?

— Нужно реформировать избирательную систему, но главное — сами партии. Все причастные должны уйти. А их — большинство.

— Для чего ты говоришь это мне?

— Следующим выступишь ты.

— О чем?

— Ты знаешь. Боб, тебе лучше знать подноготную своей партии. Например — выборы 2000.

— О…

— Старо, согласен. Но важно показать, что это не проблема одной партии, это общая проблема. Обе партии никуда не годятся.

— А дальше?

— Дальше придет молодежь.

— Ты уже говорил про нее.

— Выборы должны выдвинуть новое поколение. А мы должны передать флаг. Пусть вынужденно.

— И кто первый выступит?

— Я. Брось, Боб. Ни я ни ты до следующих выборов не доживем. У нас последний шанс сделать для этой страны что-то хорошее. Нужно сдвинуть с места лавину…

…

Через час — два старика говорили уже как старые друзья.

— Как мы до всего этого докатились…

— Как-как. К этому все шло. Сначала мы придумывали, как свергнуть диктаторов относительно законными средствами. Потом обнаружили, что эти средства подходят и для внутреннего употребления.

— Я, кстати, предупреждал Шарпа, что это добром не кончится.