Зов сердца

— Да, и вид у него такой, что его следовало бы лишить сана.

— Только глянь на ту изящную пастушку с маленьким кривым посохом…

— И если я не ошибаюсь, она ищет другой посох, не такой маленький и кривой.

Из-за грязи и сырости на улицах Рене нанял для Сирен портшез с четырьмя носильщиками. Он не блистал роскошью: кожаное сиденье было продавлено и пахло потом, духами, которыми обычно заглушали запах пота, а пол был застелен подгнившей соломой с засохшей грязью. Рене шел рядом с портшезом, положив одну руку на дверцу, а другую на эфес шпаги. Шпага была не только принадлежностью его мушкетерского костюма, но и разумной предосторожностью. Время было позднее, и в скоплениях людей на улицах можно было столкнуться с темными людишками, выползающими из своих щелей.

Сирен и Рене пришлось ждать очереди, чтобы подойти ко входу в резиденцию губернатора, поэтому у них было время послушать разные колкости и насмешки в адрес прибывших гостей. Когда подошла их очередь, Рене подал Сирен руку и помог выйти, потом дал пару монет носильщикам на выпивку, пока они будут дожидаться конца бала. По толпе пробежал ропот разочарования, потому что они с Рене были в накидках, скрывавших их костюмы, но Сирен, не обращая внимания на толпу, быстро прошла внутрь.

В передней с них сняли накидки. Сирен расправила кисейный костюм лесной нимфы — дриады различных оттенков зеленого и золотого цветов. В это же время слуга быстро вычистил обувь Рене. Приведя себя в порядок, они надели матерчатые полумаски в свободном и волнующем стиле венецианского двора, а затем их проводили в бальный зал.

Толпа разодетых, украшенных драгоценностями людей, канделябры с сотнями свечей, похожие на сверкающие звезды, изысканная обстановка, со вкусом подобранная мебель, великолепная музыка, угощение и напитки, праздничное настроение — все это замечательное зрелище могло быть и в самом Париже. Здесь же, в сонном царстве Нового Орлеана, оно становилось ярким событием. И более того, гости прекрасно знали, что подобного праздника не бывало за всю недолгую историю города, и подозревали, что, возможно, больше и не будет. Это придавало особую пикантность вызванному маскарадом возбуждению, всеми овладел пылкий, почти лихорадочный восторг. Никогда гости маркиза не улыбались так много и не смеялись так звонко, никогда вкус вина не казался столь приятным, а пища — столь божественной. Музыка захватывала, поднимала настроение, пела в душе. Они танцевали, словно ноги не могли устоять на месте, пока не начали задыхаться и хохотать, пока не распахнули окна, чтобы ночная прохлада развеяла духоту и запахи от слишком большого количества разгоряченных и щедро надушенных тел.

Снаружи снова пошел дождь, в зал проникали его шум и холодная сырость. Но никто не обращал на это внимания. Что им до погоды, когда нужно было развлекаться?

Сирен танцевала шесть раз: по одному разу с Рене и Арманом, один раз с арлекином, в другой раз — с гренадером и дважды — со святым королем Людовиком IX в полном облачении, с венцом вместо короны. Она была уверена, что это губернатор. Время как бы застыло. Под надежной защитой маски ничто не могло смутить ее, даже вид Рене, сопровождавшего даму в костюме аббатисы, должно быть, мадам Водрей. Она была совершенно счастлива в вихре веселья, от ритма музыки и танцев кровь стучала у нее в висках. Она обнаружила в способность просто радоваться и наслаждаться, нашла силы забыть о трудностях и неприятностях и жить только настоящим.

И тогда она увидела Гастона. Это был он, она ни на секунду не усомнилась, несмотря на маску. Никто другой при невысоком росте обладал такими могучими плечами, ни у кого не было такой копны буйно вьющихся кудрей, словно у козлоногого Пана. Никто другой не осмелился бы явиться на маскарад к губернатору в расшитой бисером кожаной одежде и мокасинах вояжера — речной крысы, которому остался только один шаг до того, чтобы превратиться в подсудимого.

Как раз заканчивался быстрый контрданс. Сирен отослала своего партнера за бокалом вина и направилась к Гастону. Когда она подошла к нему сзади, он стоял возле раскрытого окна.

— Что ты здесь делаешь?

Она была так встревожена, так боялась за него и в то же время сердилась на него за этот страх, что у нее дрожал голос. Он обернулся к ней, сквозь прорези в маске его глаза светились теплом и пониманием.

— Меня навестил один знакомый тебе господин, дорогая. Это он привел меня сюда.

— Рене, — с горечью сказала она.

— Вовсе нет. Это был Мулен.

— Арман?

— Прекрасный друг, хорошо иметь за спиной такого человека..

— Я рада, что вы нравитесь друг другу, — сказала она с убийственной иронией, — но разве ты сошел с ума? Зачем ты явился сюда, вырядившись перед всем светом так, словно объявляешь о своих преступлениях?

— Никто меня не узнал, — возразил он.

— Удача, которой ты не заслуживаешь. Ты должен немедленно уйти.

Он раздраженно поджал губы.

— Если ты перестанешь суетиться, этого не понадобится. Ты-то и можешь подвести меня под арест.

— Не будь таким безрассудным, Гастон. Зачем же подвергаться опасности?