54
Амфитеатр быстро опустел: студенты ринулись по проходам вниз, к кафедре, словно к сливному отверстию раковины, поглотившему все полученные за утро знания.
Профессор Хасан собрал свои вещи, лежавшие на столе, в луче видеопроектора, и выключил компьютер.
Марк и Лудивина представились и попросили уделить им несколько минут. Марк только что получил от ГУВБ новое уведомление в ответ на свои запросы. Ему выдали три имени: люди, когда-то близко общавшиеся с Фиссумом, известные своими радикальными или крайне строгими взглядами на ислам, но со временем отдалившиеся от имама. Первый сидел в тюрьме и должен был выйти лишь через несколько месяцев. Второй явно отошел от радикального исламизма, встретив любовь: он строил жизнь заново, в гармонии с исламом и со своей родиной. Он постоянно жил на острове Реюньон, и ГУВБ решила установить за ним усиленное наблюдение в случае, если он в ближайшее время прилетит во Францию. Третьим в списке оказался занятный молодой человек тридцати лет, прилежно учившийся в университете, но погрузившийся в ваххабизм, поскольку именно эта идеология пришлась на период его юности – точно так же в семидесятые годы двадцатого века все студенты бредили крайне левыми революционными идеями. Следователям, которые допрашивали его полтора года назад, он сообщил, что смог отойти от ваххабизма, поскольку тот не соответствовал его общим представлениям о культуре. Он возобновил учебу в университете Сержи-Понтуаз, по магистерской программе европейских и международных отношений, использовав для этого небольшое наследство, доставшееся ему после смерти родителей.
ГУВБ направила к его дому машину для тайной слежки, а Марк начал опрашивать его окружение. Он очень быстро пришел к выводу о том, что подозреваемый мало с кем общался, даже в самом университете: время от времени он говорил то с одним, то с другим студентом, но настоящих друзей не завел. Единственным человеком, который, казалось, знал его чуть лучше, был его преподаватель арабского языка, господин Хасан.
– Имя Муса Бакрани вам о чем-нибудь говорит? – спросил Марк.
Преподаватель обеспокоенно кивнул:
– Конечно. Очень хороший студент. У него неприятности?
– Как вам кажется, можно сказать, что он придерживается радикальных убеждений?
– Он? – изумился Хасан и едва не рассмеялся – настолько невероятным показалось ему это предположение. – Нет. Да, он спорщик, да, у него есть четкие убеждения, но он не радикал. Он вступает в беседу всякий раз, когда заходит речь о заезженных стереотипах или когда мы обсуждаем те или иные понятия фундаментализма. Я веду курс по культуре стран Персидского залива, он на него тоже ходит. Он человек страстный, но сдержанный, я в этом даже не сомневаюсь.
– Он говорит о религии на занятиях? – спросила Лудивина.
– Да, конечно. Эта тема его явно интересует, но он ею точно не одержим.
– То есть, по вашему мнению, господин Бакрани вряд ли мог оказаться по другую сторону идеологического барьера?
– Поймите…
Внезапно в глазах профессора промелькнула какая-то тревожная мысль, и он словно утратил толику уверенности в себе.
– О чем вы думаете? – тут же среагировала Лудивина.
– Эм-м… нет-нет, ни о чем, кое-что вспомнилось…
– Связанное с Бакрани? – не сдавался Марк.
– Да. Несколько месяцев назад мы обсуждали на занятиях теракты и роль, которую в них играет ислам.
– И? Он участвовал в разговоре?
– Я думаю, то был единственный раз, когда он вел себя довольно… как сказать? Закрыто. Да, именно так.
– Можете рассказать о той беседе подробнее? – попросила Лудивина.
– Я уже плохо помню, это был долгий разговор о последних терактах. Я говорил, что ислам не может снять с себя всякую ответственность и не провести собственное расследование, попросту заявив, что эти теракты не были делом рук мусульман, потому что мусульмане так себя не ведут.
Марк оперся рукой на стол и внимательно слушал.
– Бакрани не был с вами согласен? – спросил он.