Зов пустоты

Чуть дальше по бульвару деревья уже украсили к Рождеству, и Людивина подумала, что у них совсем мало времени. Марк боялся, что ячейка начнет действовать до праздников, а Людивина считала, что конец года – самое подходящее время для теракта, самое символичное. Взорвать бомбу в Рождество. Разорвать всем сердце.

Стены домов на бульваре были оклеены предвыборными плакатами, большинство оказалось исписано провокационными и расистскими лозунгами.

– Это все плохо кончится, – с досадой пробормотала она.

– Нет, Лулу, мы доберемся до них раньше.

– Я не об этом. О нашей стране, обо всем мире.

– Что такое?

– Разве ты не видишь параллели между исламизмом, пришедшим к власти, и замученными политикой европейскими странами? Возьми сторонников ИГИЛ или салафитов, кричащих о том, что арабские мусульманские страны уже все перепробовали, от колониального рабства до демократических режимов, свободных, но извращенных современными ценностями, или диктатуры, – и ничего им не подходит. Единственный период в истории, когда их народы процветали и даже доминировали в мире, – это эпоха, когда они подчинялись основным ценностям Корана. Поэтому исламисты и твердят, что силу имеет только их конституция. Создав ее, они меньше чем за два столетия завоевали территории от Индии до Атлантики. Меньше чем за двести лет – во времена, когда люди передвигались верхом… Вот о чем вспоминают исламисты. Их сила – Коран, и ничто иное. «Вернитесь к основам, и Бог снова нас защитит». А что в это время происходит в Европе? Процветают крайне правые партии. И что они говорят? Ровно то же самое! Они утверждают, что мы все перепробовали, что ни один подход – ни левый, ни правый, ни даже центристский – не годится, что пора решиться на настоящие перемены, смело вернуться к истокам западных ценностей. Да сколько можно? Это сходство меня бесит. В обоих случаях всем правит не разум, а страх и разочарование. Мы – очевидцы столкновения культур, и каждый реагирует одинаково: мы замыкаемся в себе. Различия нас не обогащают, нет, – с каждым новым терактом они все больше отталкивают нас друг от друга, но всем на это плевать.

– Ничего подобного, есть те, кто открыто говорит о братстве, взаимопонимании, толерантности, любви… Вспомни многотысячные демонстрации после терактов! Если это не коллективное послание…

– Шок действительно заставляет шевелиться, но дай обыденности время, и она вновь вступит в свои права. Просто дождись выборов… Вот правда, Сеньон, наш мир теряет ориентиры. Он гибнет от страха!

Темнокожий гигант приобнял ее за плечи, как старший брат:

– Ты испортила мне весь настрой, спасибо.

День оказался таким же, как и это мрачное утро. Хмурым, бесконечным и неплодотворным. Они нашли отца Сида Аззелы – мать давно умерла – и сообщили, что, предположительно, его сын погиб накануне ночью. Казалось, эта новость не слишком его расстроила. Они с сыном не общались, отец вел себя крайне сдержанно, без эмоций. Жандармы взяли у него мазки изо рта, чтобы сравнить его ДНК с ДНК обгоревшего трупа, а затем, с его согласия, осмотрели квартиру. Ничто не указывало на то, что старик делил кров с кем-то еще. Затем следователи связались с четырьмя братьями и сестрами Сида Аззелы и встретились с тремя из них. Те проявили куда больше эмоций, чем их отец. Людивина настойчиво повторяла: они лишь предполагают, что Сид мертв, но не уверены на сто процентов. Заодно следователи задали несколько вопросов. Никто из братьев и сестер не поддерживал его религиозный экстремизм, хотя один из братьев вполне понимал Сида. В последнее время дела у того как бы наладились, он начал снова ходить в обычной одежде, а не только в джеллабе, стал более открытым, но для тех, кто знал его с рождения, было ясно, что с ним что-то не так. Такия, подумала Людивина, искусство скрывать, которым Сид не владел в совершенстве, так что родные все про него понимали. Ни один из членов семьи толком не общался с ним после тюрьмы. Он заходил в гости из вежливости, но и только. В последние месяцы он замкнулся, чувствовал себя не на своем месте: это было очевидно, несмотря на его попытки выглядеть по-западному. Никто не знал, как ему помочь, что сделать, все лишь молились, чтобы это прошло, хотя и сами не могли вырваться из цепких лап повседневных забот.

Одна из сестер на прощание сунула жандармам коробку восточных сладостей, которые сама испекла. Людивина собралась было выбросить их, выходя из дома, но Сеньон ее остановил:

– Ты серьезно, Лулу? Она старалась, пекла, а ты выбросишь все в помойку? Это неуважение!

– С каких пор мы принимаем подарки от свидетелей?

– Это не подарок, а гостеприимство, она просто щедрая. Марокканцы все такие, голодными не отпустят! – пошутил он.

– А если она притворяется? Если она тоже придерживается радикальных взглядов и решила убить пару копов? Кто тебе сказал, что она не подмешала в тесто яд?

– Это уже паранойя. Дети ели это у нас на глазах. Дай коробку, я умираю с голоду. Если ты помнишь, мы еще не обедали.

Людивина с ужасом смотрела, как Сеньон поглощает выпечку. Они продолжили работу в недовольном молчании.