Зов пустоты

– С их точки зрения, хорошие именно они, ведь именно их озаряет свет истины. Ну а мы – угнетатели. Они противостоят нашим империалистическим ценностям, которых не разделяют или перестали разделять. Если молодым людям представляют все в таком свете, многие загораются идеей стать героями, защитить правое дело. Им дают оружие, загоняют в подполье. Все это так захватывает. Вербовщики нащупывают к ним подход: видеоигры, фильмы, реконструкция боев, образы доблести и отваги. А под конец идеологической обработки досыпается щедрая порция духовности, потому что – вот она, изюминка! – все их действия станут шагом на пути к вечным райским наслаждениям.

– Натуральное промывание мозгов, – вздохнула Людивина.

– Для кого-то да, для кого-то нет, попадаются и люди с убеждениями. Они, конечно, экстремисты, но не все получились в результате манипуляций.

– И Абель, судя по тому, что ты мне рассказал, из числа вторых.

– По крайней мере, он был таким вначале. Вербовщики знают свое дело, они работают с эмоциями, а не с разумом, и подопытные кролики реагируют нутром, не мозгами. Не думать, а чувствовать – более прямое и глубокое воздействие, выйти из этого невозможно, как минимум на первом этапе. А потом может стать поздно. Им рассказывают об ужасах, которые происходят с братьями-мусульманами в Сирии или Ираке, показывают отлично сделанные, бьющие прямо в сердце пропагандистские фильмы, где страдают женщины и дети, замученные злодеями Коалиции. В общем, бессмертная классика вперемешку с чтением Корана, где написано, что идущие по пути Аллаха всегда могут поступить правильно.

– Когда я смотрела новости после терактов, меня всякий раз изумляло, что многие террористы – французы. Для некоторых быть французом уже ничего не значит: они прежде всего мусульмане, религия превыше национальности. Неспособность нашей страны доказать свою значимость, создать истинную идентичность, объединиться вокруг общих ценностей доказывает, что наша нация, как и многие другие, утратила самую суть того, что называлось патриотизмом.

– Хуже того, эти экстремисты ненавидят страну, в которой выросли. И пусть ультранационалисты не хотят даже слышать об этом, но когда человек так ненавидит родину, в этом не только его вина, значит родина сделала что-то плохое. Государство тоже несет ответственность. Да, заблудшая молодежь находит ответы в исламе, но, кроме того, правительства держат граждан за идиотов. Постоянное вранье американцев перед вторжением в Ирак, чтобы скрыть свои провалы и ужасы войны… Их поддержали англичане и все европейцы, Франция вторглась в Ливию, в Мали – короче, на мусульманские территории. В итоге эти молодые люди оказались пленниками исламистской пропаганды, собственной неустроенности и родины, которую они ненавидят. Они борются за ислам, за спасение мусульман, против лжи, за светлое завтра.

Людивина чувствовала себя подавленной. Беспомощной перед проблемой такого масштаба. Она предпочитала думать о том, что можно сделать самой.

– И как же нам теперь быть? – поинтересовалась она.

– Наши службы проверяют окружение Фиссума как можно шире и как можно глубже во времени. Я бы взялся за бывших последователей, которые отвернулись от имама, ведут более «западную» жизнь и ушли от салафизма, – прежде всего тех, кто пьет алкоголь и бывает на вечеринках…

– Для меня исламские террористы выглядят совсем иначе.

– Одиночки – да, они действительно живут религией. Но террористическая ячейка, имеющая цель, действует по-другому, особенно если она была создана уже давно. Она усиленно готовит удар, иногда годами, а ее члены, желая остаться незамеченными, практикуют такию. Изначально так называли искусство скрывать веру, чтобы избежать преследований, а сегодня это военная стратегия проникновения в стан врага, даже если придется ради достижения цели попрать законы ислама. Во имя такии террористы могут курить, пить, встречаться с женщинами и так далее, пока не выйдут из тени и не послужат великой цели. Я уверен, что так они и поступили, чтобы уйти с наших радаров или вообще на них не попадать.

– Ты считаешь, что те, кто сейчас сидит у вас в камерах, не из ячейки?

– Почти уверен. С какого-то момента все слишком четко просчитано. Они все где-то там, на свободе, ждут сигнала.

– Есть мысли насчет их цели?

– Никаких. До Рождества меньше месяца, это было бы весьма символично, но мне кажется, все случится раньше. Обратный отсчет начался со смерти Лорана Брака, а с тех пор прошло уже три недели. Боюсь, у нас очень мало времени.

Людивина накрыла ладонью руку Марка.

Сегодня вечером дом казался необычно холодным. Ей хотелось, чтобы Марк остался. Она могла себе это позволить, это уже не было бегством, напротив, отношения стали для нее прочной опорой, на которой можно и отдохнуть.

– Хочешь остаться на ночь?

Его лицо, суровое, пока они обсуждали столь мрачные вопросы, вмиг преобразилось. Морщины разгладились, глаза засияли, губы сложились в полуулыбку.

Он кивнул и провел рукой по ее щеке.

Обратный отсчет.