Зов Пространства

– Приятно слышать, что кто-то так думает. Мой собственный взгляд на эту эпоху не совсем…

– Но это вполне естественно. Вы видите ее вблизи, у вас отсутствует перспектива. Вам бы пожить хоть немного в нашу эпоху, тогда вы знали бы, что такое монотонность и серость, и однообразие – и какая во всем этом смертельная скука!

Я немного испугался.

– Кажется, я не совсем… э-э… Как вы сказали, пожить в вашу…

что?

– Ну, в нашем веке. В двадцать втором. О, конечно, вы ведь не знаете.

Как глупо с моей стороны.

Я сосредоточился на повторном разливании чая.

– О Боже! Я знала, что это будет трудно, – заметила она. – Ведь трудно, как вы считаете?

Я сказал, что, по-моему, трудно. Она решительно продолжала: – Ну, понимаете, оттого я и занялась историей. Я имею в виду, мне нетрудно было представить себя в эту эпоху. А потом, получив в день рождения ваше письмо, я уже само собой решила взять темой дипломной работы именно середину двадцатого века, и, конечно, в дальнейшем это стало предметом моего научного исследования.

– Э… э, и все это результат моего письма?

– Но ведь это был единственный способ, не так ли? То есть, я хочу сказать, как иначе могла бы я подойти близко к исторической машине? Для этого надо было попасть в историческую лабораторию. Впрочем, сомневаюсь, что даже при таком условии мне удалось бы воспользоваться машиной, не будь это лаборатория дяди Доналда.

– Историческая машина, – уцепился я за соломинку в этой неразберихе.

– Что такое историческая машина?

Она поглядела на меня с изумлением.

– Это… ну, историческая машина. Чтобы изучать историю.

– Не слишком понятно. С тем же успехом вы могли бы сказать: чтобы делать историю.

– Нет-нет. Это запрещено. Это очень тяжкое преступление.

– В самом деле! – Я снова попробовал сначала – Насчет этого письма…

– Ну, мне пришлось упомянуть о нем, чтобы объяснить всю историю. Но, конечно, вы его еще не написали, так что все это может казаться вам несколько запутанным.

– Запутанным не то слово. Не могли бы мы зацепиться за что-нибудь конкретное? К примеру, за это письмо, которое мне якобы предстоит написать. О чем оно, собственно?

Она посмотрела на меня строго и затем отвернулась, покраснев вдруг до корней волос. Все же она заставила себя взглянуть на меня вторично. Я видел, как вспыхнули и почти сразу погасли ее глаза. Она закрыла лицо руками и разрыдалась: – О, вы не любите меня, не любите! Лучше бы я никогда сюда не являлась! Лучше бы мне умереть!

– Она прямо-таки фыркала на меня, – сказала Тавия.

– Ну, она уже ушла, а с ней и моя репутация, – сказал я. – Превосходная работница, наша миссис Тумбс, но строгих правил. Она способна отказаться от места.

– Из-за того, что я здесь? Какая чушь!

– Вероятно, у вас иные правила.

– Но куда еще мне было идти? У меня всего несколько шиллингов ваших денег, и я никого здесь не знаю.

– Едва ли миссис Тумбс об этом догадывается.

– Но мы ведь не… Я хочу сказать, ничего такого не…

– Мужчина и женщина, вдвоем, ночью – при наших правилах этого более чем достаточно. Фактически достаточно даже просто цифры два. Вспомните, животные просто ходят парами, и никого их эмоции не интересуют. Их двое – и всем все ясно.

– Ну да, я помню, что тогда… то есть, теперь нет испытательного срока. У вас застывшая система, непоправимая, как в лотерее: не повезло – все равно терпи!

– Мы выражаем это другими словами, но принцип, по крайней мере внешне, примерно такой.

– Довольно нелепы эти старые обычаи, как приглядеться… но очаровательны. – Глаза ее на миг задумчиво остановились на мне. – Вы… – начала она.

– Вы, – напомнил я, – обещали дать мне более исчерпывающее объяснение вчерашних событий.

– Вы мне не поверили.

– Все это было слишком неожиданно, – признал я, – но с тех пор вы дали мне достаточно доказательств. Невозможно так притворяться.

Она недовольно сдвинула брови.

– Вы не слишком любезны. Я глубоко изучила середину двадцатого века.

Это моя специальность.

– Да, я уже слышал, но не скажу, чтобы мне стало от этого много яснее. Все историки специализируются на какой-нибудь эпохе, из чего, однако, не следует, что они вдруг объявляются там.

Она удивленно посмотрела не меня.

– Но, конечно, они так и делают – я имею в виду дипломированных историков. А иначе как могли бы они завершить работу?

– У вас слишком много таких «конечно». Может, начнем все же сначала?

Хотя бы с этого моего письма… нет, оставим письмо, – поспешно добавил я, заметив выражение ее лица. – Значит, вы работали в лаборатории вашего дядюшки с чем-то, что вы называете исторической машиной. Это что – вроде магнитофона?

– Господи, нет! Это такой стенной шкаф, откуда вы можете перенестись в разные эпохи и места.

– Вы… вы хотите сказать, что можете войти туда в две тысячи сто каком-то году, а выйти в тысяча девятьсот каком-то?