Зов Припяти

— Пошли. Надо убираться отсюда, пока не поздно.

Вокруг меня разверзся апокалипсис. Он везде — в каждой молекуле воздуха, в каждой частице бетона под ногами. В каждой капле воды, что срывается с небес и насмерть разбивается о бесплодную землю. В небе над базой, уперев вниз холодный луч прожектора, рокочет гигантская птица смерти. А по земле рыщут волки, вооружённые до зубов — пытаются напасть на наш след. Меня накрывает волна чёрного пессимизма. И пусть. Только в таком состоянии возможно ощутить, всей душой осознать, прочувствовать Зону. Не зону отчуждения при ЧАЭС, нет. Зону кромешного ада. Отсюда, с этой точки континента Евразия, начинает рушиться мир. Трещит по швам, лопается, рассыпается в осколки. Добро пожаловать. Здесь больше нет жизни. Здесь больше нет мира, любви и спокойствия. Здесь начинается наш общий конец. Хаос в процессе. Здесь жизнь бьётся в агонии. Здесь ломаются моральные устои нормального общества. Здесь всем нам не по-детски рвёт башню. У нас больше нет ничего. Только алчность, жажда жить. На этой мёртвой территории человек человеку волк и собака. Мы все — сраные вояки падшего мира, каждый из которых за бронекостюмом и суровым выражением лица скрывает желание видеть чистое небо над головой. Я говорю «мы» потому что теперь я уже часть этой системы. Системы, запрограммированной на самоуничтожение. И неважно, хочу я быть её частью, или нет. Ничего уже не важно. Я, как и всё здесь, тону в гигантском чёрном водовороте. Жутко хочется глотнуть свежего воздуха.

А между тем, местное мёртвое небо поливало стонущую израненную землю галлонами влаги. А мы галопом неслись по бетонным крышам заброшенных серых строений. Мы — две голодные крысы, спешно покидающие тонущее судно. Сегодня погода на нашей стороне. И чем больше тошнит небеса, тем больше у нас шансов выжить. Свети здесь солнце, мы бы уже лежали, забрызгав крышу кровью под аккомпанирующий рокот крупнокалиберного авиационного пулемёта. Но не сегодня. Сегодня гигантская стрекоза смерти, рассерженно жужжа, носилась кругами над базой, не видя пищи. А пища вовремя укрывалась за выступавшими то здесь, то там вентиляционными трубами, пригибалась, пряталась.

Фёдор поскользнулся на мокром бетоне и шлёпнулся на спину.

— Всё, не могу больше… — закрыл лицо руками, — Они все мертвы. Все.

Никто не застрахован от тяжёлых эмоций. И никто не скажет наверняка, под силу ли ему будет их преодолеть, когда наступит время. Я не могу сказать, что Фёдор производил впечатление слабого человека. Не могу даже сейчас, видя, как его ломает. Я протянул ему руку.

— Поднимайся. Нам надо уходить.

Он не ответил. Кто был я в данной ситуации? Ведомый. Не знающий что делать. Не знающий куда идти. Ни черта не знающий. Я просто покорно следовал за своим проводником, во всём доверившись ему. Моя жизнь была полностью в его власти. Он мог бы нас отсюда вывести. Но сейчас его ломало. Не знаю, как давно он здесь. Не знаю, сколько ужасов ему пришлось повидать. Но, наблюдая его сейчас, полагаю, немало. Всё что он знал и видел, старательно пряча в глубинах души, откладывалось, и вот сейчас нашло выход на поверхность. Он стоял над пропастью. Он готов был сдаться и упасть вниз. Упасть вниз и потянуть меня за собой.

— Фёдор, поднимайся. Нам надо идти, Фёдор.

Сейчас всё зависит от меня. Если сдамся я, мы оба сорвёмся вниз.

— Поднимайся Фёдор! Нас вот-вот найдут.

— Иди без меня, парень. Я устал. Я не хочу всего этого. Не хочу. Иди. Дай мне спокойно тут сдохнуть. Молодой… Он даже…

Надо что-то делать. Сейчас ему нужна хорошая встряска. И тут я понял, что надо делать. Я склонился над Фёдором, приподнял за грудки и заорал прямо в лицо.

— Поднимай жопу, сука!

Затем с размаху двинул в челюсть. Не могу сказать, что у меня сильный удар, но и тот возымел своё действие. Фёдор подскочил на ноги, буквально испепеляя меня ненавидящим взглядом. Кулаки были сжаты.

— Ах ты…

Но тут его лицо расплылось в ухмылке.

— Ах ты чёртов сукин сын!

И расхохотался, подняв голову к зловещему небу. Небеса ответили ему тяжёлым раскатом грома и паутиной ярких вспышек где-то над западным лесом. Теперь он выглядел родившимся заново.

— Ладно, паря, рвём когти. Глядишь, ещё выберемся живыми.

Шлёпнувшись с лестницы в мокрую вонючую грязь у восточной стены здания, засеменил за Фёдором, превозмогая боль во всём теле. Потрескавшаяся асфальтированная дорога, окаймлённая битым бордюром, полоска земли, заросшей непонятной травой, и мы у сетчатого забора, по верху которого извивались лохмотья колючей проволоки. Сначала хотел свернуть и поискать лазейку в металлической сетке, или подкоп. Но, видя, как проворно преодолевает этот отрезок пути мой спутник, я полез за ним. Несмотря на изодранную в клочья одежду, несмотря на глубокие царапины на руках и ногах, на рваные раны на лице, защищая глаза, я упорно прорывался сквозь проволоку. Я хотел жить.