Зов предков

— Я увидела это платье в витрине и не смогла устоять, — призналась Бриджит. — Кроме того, побывать в Париже и ничего себе не купить невозможно! — Накануне она купила подарки матери, Эми и ее детям, а о себе даже не подумала. Красное платье подвернулось ей весьма кстати, и она нисколько не жалела, что потратила на него целую кучу денег.

Как и обещал, Марк отвез ее в уютный ресторан с превосходной кухней. За ужином они по обыкновению оживленно разговаривали, но впервые за все время никто из них не упомянул ни о Тристане, ни о Вачиви. Сегодняшний вечер по обоюдному молчаливому согласию принадлежал только им двоим, и Бриджит это только радовало. Марк тоже казался веселым, загрустил он, когда они вышли из ресторана и пошли прогуляться по вечернему Парижу.

— Просто не представляю, как ты можешь уезжать из такого красивого города, — вздохнул Марк, когда они проходили мимо ярко освещенного Нотр-Дама. При этом он пожал плечами и развел руками, характерные для французов жесты. Внешность у него тоже была типично французская — худое, очень подвижное лицо, и Бриджит нравилось наблюдать, как на нем поминутно сменяют друг друга самые разные выражения. Тед был совсем другим: лицо у него было с резкими чертами, хотя и красивое, но несексуальное. В лице же Марка, особенно в его крупных подвижных губах, таилась глубокая чувственность, которую Бриджит изо всех сил старалась не замечать.

— Да, должна признаться, что покидать Париж мне грустно, — сказала она со вздохом. Ей действительно было жаль расставаться с Парижем и Марком, к которому она начала привыкать. Бриджит, однако, понимала, что не может оставаться здесь вечно, особенно после того, как выполнила все, что наметила, к тому же ей не хотелось, чтобы индейская прапрапрабабка превратилась для нее в своего рода «пунктик». Она узнала о Вачиви все, что смогла, теперь ей осталось только передать собранные материалы матери. В конце концов, идея принадлежала Маргерит, сама же Бриджит была просто исполнительницей, правда, очень заинтересованной исполнительницей. Она буквально влюбилась в Вачиви, однако теперь пришло время заняться и собственной жизнью. И может быть, думала Бриджит, ей повезет в этом так же, как повезло в работе над историей семьи де Маржерак.

Они еще немного прошлись вдоль Сены, потом сели в машину и двинулись к площади Трокадеро, откуда открывался чудесный вид на ночной Париж. Эйфелева башня вздымалась перед ними во всем своем великолепии: как раз в тот момент, когда они выходили из машины, она точно по заказу вспыхнула красочной иллюминацией. Любуясь переливами пронзавших сумерки световых лучей, Бриджит невольно вздохнула: этот последний вечер был самым прекрасным из всех, что она провела в этом городе. Как завороженная, она стояла и смотрела на освещенную башню и на расстилающуюся перед ней панораму Парижа. Не в силах оторвать глаз от игры огней, Бриджит даже не отстранилась, когда Марк обнял ее и поцеловал. Прошла словно целая вечность, прежде чем она опомнилась; сначала Бриджит собиралась отчитать Марка, но потом поняла, что делать это ей вовсе не хочется. И, наверное, такова была магия весеннего Парижа, что она сама обняла Марка и поцеловала в ответ.

Никаких сомнений Бриджит не испытывала — все они как-то сразу улетучились из ее головы. Она знала только одно — этого мгновения, этого волшебного вечера она не забудет никогда. И кем бы ни был — или не был — для нее Марк, он ей очень нравился, нравился настолько, что если бы не отъезд, она была бы готова для него и на большее. Увы, уже завтра Бриджит покидала Париж, и поэтому этот романтический вечер и поцелуй на фоне Эйфелевой башни будут, скорее всего, единственным, что останется ей на память об увлекательном путешествии на родину предков. И ничего большего нельзя было и желать, ибо Бриджит вовсе не была влюблена в Марка настолько, чтобы потерять голову. А терять голову она не хотела, да и не могла себе позволить. Любое продолжение только все усложнило бы — усложнило настолько, что ни он, ни она не сумели бы найти приемлемого выхода из положения. Нет, подумала она, пусть все остается простым, понятным и… приятным.

Наконец они разжали объятия, и Бриджит улыбнулась. Марк хотел что-то сказать, но тут к ним подошел мальчишка-араб, торговавший маленькими копиями Эйфелевой башни. Башенка даже светилась, как настоящая — стоило только нажать кнопку, и Марк полез в карман за бумажником. Взяв из рук парнишки сувенирную башню, он протянул ее Бриджит.

— На память, — сказал Марк. — На память обо мне, о Париже и о сегодняшнем вечере, который стал лучшим в моей жизни.