Зов кукушки

Крематорий на севере Лондона, где через три дня состоялось прощание с Рошелью, выглядел холодным, гнетущим и обезличенным. Его интерьер — начиная со скамей темного дерева и пустых стен, лишенных каких-либо атрибутов веры, и заканчивая витражными окнами с абстрактной мозаикой из ярких цветных квадратиков — был в равной степени чужд приверженцам всех религий. Пока занудливый проповедник тянул свой речитатив, именуя покойницу «Росель», а мелкий дождь испещрял каплями лоскутное одеяло витража, Страйк осознал, зачем в церквях нужны позолоченные херувимы, гипсовые святые, горгульи, ветхозаветные ангелы и усыпанные самоцветами распятья: все это пышное великолепие обещало вечную жизнь или хотя бы достойное поминовение таким, как Рошель. Впрочем, покойная смогла урвать свой кусочек рая на земле: одетая в дизайнерские наряды, она задирала нос перед знаменитостями и кокетничала с красавцами-водителями, но жажда шикарной жизни привела к плачевному результату: семеро поминальщиков и проповедник, не знающий ее имени.

В воздухе витало ощущение неловкости и безучастности; никому не хотелось обсуждать неприглядные подробности жизни покойной. Ни один из пришедших не осмелился сесть в первом ряду. Даже темнокожая толстуха в вязаной шапочке и очках с толстыми линзами (Страйк решил, что это и есть тетка Рошели) выбрала третий ряд, подальше от дешевого гроба. Пришел знакомый Страйку лысоватый вахтер из приюта: в рубашке с расстегнутым воротом и кожаной куртке; за ним сидел свежий, моложавый, тщательно одетый азиат — как предположил Страйк, специалист по групповой терапии, любимец Рошели.

Страйк, в старом темно-синем костюме, и Робин, в деловой двойке, предназначенной для собеседований, устроились в последнем ряду. Через проход от них сидели бледный, жалкий Бристоу и Элисон, чей мокрый двубортный плащ поблескивал в холодном свете.

Раскрылись дешевые шторки, за которые уехал гроб, и тело утопленницы было предано огню. Провожающие молча собрались у выхода из крематория и обменялись натянутыми улыбками: из опасений усугубить и без того вопиющую нелепость этой церемонии поспешным уходом ни один из них не решался сдвинуться с места. Тетка Рошели, чья эксцентричность явно граничила с психической неуравновешенностью, представилась как Уинифред и громогласно, с укоризненными нотками объявила:

— Там… это… сэндвичи в пабе. Я-то думала, народу больше придет.

С властным видом она повела шестерых поминальщиков, склонивших головы под дождем, к заведению «Красный лев», расположенному на той же улице.

Обещанные сэндвичи, сухие и неаппетитные, лежали в затянутом пищевой пленкой поддоне из фольги на угловом столике грязноватого паба. По дороге к «Красному льву» тетушка Уинифред поняла, кто такой Джон Бристоу, и теперь распоряжалась им как своей собственностью: она приперла его к барной стойке и затарахтела. Бристоу по мере возможности вставлял отдельные слова, но при этом ежеминутно бросал все более отчаянные взгляды на Страйка, который беседовал с психиатром Рошели.

Психиатр отражал все попытки завести разговор об участниках его группы и в конце концов пресек любые вопросы о возможных откровениях Рошели, вежливо напомнив о соблюдении врачебной тайны.

— Вы удивились, что она покончила с собой?

— Не слишком. У девушки были серьезные проблемы, а гибель Лулы Лэндри стала для нее большим потрясением.

Вскоре он распрощался со всеми сразу и ушел.

За столиком у окна Робин пыталась разговорить немногословную Элисон, но вскоре сдалась и направилась в дамскую комнату.

Тогда Страйк подсел к Элисон. Та бросила на него неприветливый взгляд и опять погрузилась в созерцание окончательно замордованного Бристоу. Она даже не расстегнула забрызганный дождем плащ. Перед ней стоял стаканчик с напитком, похожим на портвейн, а на губах играла легкая презрительная улыбка, как будто все, что ее окружало, она считала убогим и нелепым. Пока Страйк раздумывал, как бы завязать разговор, она неожиданно изрекла:

— Сегодня утром Джон должен был присутствовать на встрече с душеприказчиками Конуэя Оутса. Но теперь Тони вынужден разбираться с ними в одиночку. Тони рвет и мечет.

Ее тон говорил: в этом виноват Страйк, так пусть же он знает, какие от него неприятности. Элисон пригубила портвейн. Ее жидкие волосы свисали на плечи, а стаканчик казался игрушечным в крупных, мужских руках. При такой внешности любая другая женщина оставалась бы скромной дурнушкой, но эта излучала безграничную самоуверенность.

— Разве Джону, хотя бы для приличия, не следовало сюда прийти? — спросил Страйк.

Элисон издала уничижительной смешок:

— Он ведь ее совсем не знал.

— А вас в таком случае что сюда привело?

— Тони попросил.

Страйк заметил, что имя своего босса она произнесла с застенчивым самодовольством.

— Для чего?

— Чтобы присмотреть за Джоном.

— По мнению Тони, Джон нуждается в присмотре?

Элисон не ответила.

— Они ведь оба вами пользуются, Джон и Тони, правда?

— Что?! — взвилась она.

Страйк был доволен, что сумел вывести ее из равновесия.

— Они оба пользуются вашими услугами? Как секретаря?