Зов издалека

А теперь она опять была здесь. С потолка послышался какой-то звук, и ей вновь стало страшно. Она собралась было закричать: «Я хочу к маме!» — но не решилась. Если она будет молчать, кто знает, может, опять придет дядька со сладкой водой и она заснет. В тот раз так и вышло — он пришел с полной кружкой и забрал пустую. А сейчас не приходит. А она решила, этот странный звук над головой означает, что он сейчас придет.

Никто ее не бил и не драл за уши. Она даже про это не вспоминала. Она думала про лето и горячий песок, обжигающий подошвы. Они шли по песку — переплыли озеро на лодке и зашагали по песку. Она побежала по горячему песку в воду, а мама стояла и ждала, пока она искупается, а потом купила ей водички у дядьки на берегу. Такая смешная маленькая бутылочка с лимонным вкусом. Бутылочка так и называлась: лимонная вода. Не вода с сахаром. Лимонная вода, сказал дядька, когда они второй раз к нему подошли. Странно как-то сказал: лимонная вода.

Она зажмурилась. Стало еще темнее. Зажмурилась сильнее — все покраснело, и появились яркие пятнышки. Как будто она летела в космосе, а вокруг сверкали и подмигивали звезды. Это было приятно — зажмуриться и улететь в космос. Куда лучше, чем сидеть в пустой темной комнате и почти ничего не видеть. Ни стола, ни стульев — только вонючий матрас. Сначала она отворачивалась от этого запаха, поднимала нос кверху, а потом привыкла. Перестала об этом думать.

Она пошуршала бумагой в кармашке. Не решалась достать и посмотреть. Но бумага была у нее. Это ее тайна, которая и пугала, и радовала. Хорошо, что есть эта бумага. Дядьки, наверное, разозлятся, если узнают, что она ее спрятала. Но зато у нее была тайна, а у них нет. Как только мама придет, она ей все расскажет.

Вдруг она подумала, что мама умерла. «Мама умерла, и я ее никогда больше не увижу. Если бы она была жива, давно бы пришла». Мама никогда не ушла бы так надолго, ничего ей не сказав. Или не позвонив. Или не оставив записку, а дядьки могли бы эту записку ей прочитать.

Дверь наверху отворилась, и она сжалась в комочек. Дверь была высоко, а в подвал шла лестница, которую она не видела — уж слишком темно. Она решила, что дядька опять принес ей воду с сахаром и поставила пустую кружку рядом с матрасом, как и в тот раз.

Наконец она увидела его ноги. Только ноги — она не решалась поднять голову и посмотреть.

— Вставай, поехали.

Она взглянула и увидела силуэт — лампа была как раз позади дядьки. Хотела что-то сказать, но ничего не вышло. Как ворона каркнула.

— Давай поднимайся.

Она взяла свои одеяла, встала и чуть не упала — одна нога затекла. Она на ней сидела. В ногу словно впились тысячи маленьких иголочек. Было и больно, и щекотно.

Она сглотнула слюну и попыталась еще раз.

— Мы поедем к маме?

— Тебе это не понадобится. — Дядька вырвал у нее одно из одеял. — Пошли.

Она стала подниматься по лестнице, а он шел следом. Она забыла, какие тут высокие ступеньки, — пришлось карабкаться на каждую. Сверху ударил такой яркий свет, что стало больно. Она зажмурилась. Потом снова открыла глаза — в дверях кто-то стоял.

17

Стуре Биргерссон держался, как всегда, скромно, словно бы на втором плане, и постоянно смотрел в потолок — по-видимому, чтобы не терять контакт с высшими силами.

Винтер знал, что Стуре предвкушает встречу с неизвестным. Каждый отпуск он куда-то исчезал, и никто не представлял, куда именно. Многие спрашивали, но он тайну не выдавал. У Винтера был его телефон, но ему бы и в голову не пришло звонить шефу, когда тот в отпуске.

Биргерссон курил у открытого окна. В ярком свете дня лицо его было точно вырезано из картона, на щеке играли солнечные пятна.

Стол его был совершенно пуст, за исключением пепельницы. Каждый раз, заходя к Стуре в кабинет, Винтер искренне изумлялся. Ни единой бумажки! Компьютер всегда выключен. Шкаф с документами в таком идеальном порядке, что его, похоже, никогда никто не открывал. Стуре курил и думал, на чем и сделал карьеру.

— Я все прочитал. — Биргерссон погасил сигарету и посмотрел на свою руку. Рука, словно повинуясь неслышимому приказу, потянулась к внутреннему карману светлого пиджака, достала оттуда пачку и ловко выщелкнула новую сигарету. — Довольно много всяких версий.

— Ты сам знаешь, как это бывает, Стуре.

— Могу вспомнить только один случай… Идентификация обычно удается в первые же сутки…

Винтер подождал продолжения, достал свои сигариллы и тоже закурил. Биргерссон, казалось, вспоминал, что это за случай такой преступно долгой идентификации. «Меня не обманешь, старина, — подумал Винтер. — Ты прекрасно знаешь, один такой случай был или несколько».

— Может, у тебя память получше? — Стуре посмотрел в глаза своему ближайшему подчиненному.

Винтер улыбнулся, перегнулся через стол и стряхнул пепел в пепельницу.

— Один случай…

— Я имею в виду уже в наше время.

— Если мы оба думаем про утопленника у Каменного пирса, то это и есть тот единственный случай.