Зов из бездны

Не помню, в двенадцатый или тринадцатый день своего сидения я поведал Бен-Кадеху и Эшмуназару о посещении рыбаков и тощей девчонке, которую мне предложили купить. Смотритель нахмурился и сказал, что пошлет в деревню воинов, дабы те древками копий вколотили в рыбаков почтение к моей персоне. Тогда эта низкая шваль перестанет мне докучать и больше не приблизится к шатру со своим худосочным товаром. Но я упросил Бен-Кадеха не наказывать рыбаков. Теперь они не приходили ко мне толпами, не пугали кушита, а раз в два-три дня появлялся знакомый старик с корзинкой рыбы и прочих морских даров. Получив медное кольцо, он низко кланялся, благодарил и уже не пытался всучить мне свою дочь или внучку.

Эшмуназар молча слушал наш разговор, морщась, поглаживая холеную бородку и недовольно поднимая брови. На следующий день он появился утром у моего шатра, и не один, – приехал на повозке с возничим. В повозку были запряжены два упитанных осла, ремни упряжи усеивали бронзовые бляшки, над возком был натянут полотняный тент, а дно покрыто толстым шерстяным ковром. Я и раньше догадывался, что Эшмуназар – юноша отнюдь не бедный, но великолепие его выезда меня потрясло. Надо добавить, что возница, крепкий детина, был вооружен дубинкой и топориком, а на головах ослов развевались страусиные перья, собранные в султаны. В этих диких краях такой возок был редкостью, достойной князя!

– Я думал над сказанным тобой вчера, – произнес Эшмуназар, – думал об этой истории с рыбаком и девчонкой. Возмутительно! Возмутительно и недостойно предлагать ее тебе! Хоть ты отговорил моего дядю, но эти жалкие рыбоеды нуждаются в наказании. Не послать ли к ним Абибаала, чтобы он прошелся палкой по их задам и спинам? – Тут он кивнул на возницу. – Абибаал искусен в подобных делах, и это не займет много времени.

Я покачал головой:

– Не нужно их бить. И что ты видишь тут возмутительного? Нищие люди продают своих детей… Это скорее печально.

– Меня возмущает их наглость, ибо девчонка была тощей, – пояснил Эшмуназар. – Что за удовольствие прижиматься к костям! У нас говорят, что красота женщины начинается с зада, и этот зад должен быть основательным. Тебя оскорбили, Ун-Амун, а ты этого не понимаешь!

– Бог их простит, – сказал я и постарался перевести разговор на другое: – Вижу, ты приехал в повозке… Собираешься куда‑то?

– Да. Вместе с тобой.

– Но мне нельзя…

– Тебе нельзя в город и в гавань, однако в гавань ты уже ходил. Но князем ничего не сказано о городских предместьях, рощах, садах и полях. Так что ты можешь туда отправиться без опаски. Едем! Хватит тебе скучать у моря, точно дохлая рыбина!

Мы устроились на ковре, и повозка затряслась по камням. Дороги вдоль берега не было, только узкая неровная тропа, кое‑где засыпанная галькой. На каждой кочке нас подбрасывало, да так, что лязгали зубы, а говорить было опасно – вдруг откусишь язык. Но вскоре мы выехали на тракт, что вел от причалов к городским воротам, тряска сделалась меньше, и я, собравшись с духом, произнес:

– Куда ты меня везешь, Эшмуназар?

Он ответил вопросом на вопрос:

– Давно ли ты покинул дом свой, Ун-Амун?

– Четыре месяца прошло. Даже больше.

– И все это время ты не прикасался к женщине?

– Воистину так.

– Мой лекарь говорит, что слишком долгое воздержание вредно. От него проистекают стеснение в груди и тяжесть в чреслах. Ты чувствуешь такое?

– Стеснение… да, но по другой причине.

– Какой же?

– Ты ее знаешь, Эшмуназар. Ваш князь не пускает меня в город, и я не могу исполнить то, что повелел мой господин.

– Тем более ты нуждаешься в развлечениях, – с бодрым видом заявил юноша. – Я привезу тебя к Лайли, где сердце твое возвеселится, а то, что под передником, встанет дыбом. Радуйся, пей, веселись и не думай о плате. Все заплачено – и все включено.

Тем временем наша повозка обогнула городские предместья в тысяче локтей от башен и стен. Восточнее Библа тракт раздваивался – одна дорога вела в горы, другая, более узкая, укрытая тенью платанов, сворачивала на север, к холмам. Ее и выбрал наш возница.

Вскоре я услышал журчание маленькой речки, струившей свои воды по камням. Ее тоже прятали деревья, и здесь, в их плотной тени, жара не ощущалась, а воздух был прохладен, свеж и насыщен влагой от множества крохотных водопадов. Испустив блаженный вздох, Эшмуназар начал стаскивать свое тяжелое цветное платье. Под ним оказался передник из тонкого царского полотна, едва прикрывавший чресла, с поясом, усыпанным жемчугом. Юноша растер ладонью плечи и грудь и спросил:

– Теперь похож ли я на египтянина, Ун-Амун?

– Прямо как житель Фив, – ответил я с улыбкой, не желая его огорчать. Если не считать передника, в нем не было ничего от роме – иной овал лица, иной цвет кожи, слишком плотное сложение, слишком много волос на теле и эта бородка в мелких смоляных колечках… Он был красив, но по‑другому, чем наши мужчины; то была красота изнеженного породистого жеребца, а не льва.