Зощенко

В феврале 1921 года, в период величайших регламентации, регистрации и казарменного упорядочения, когда всем был дан железный и скучный устав — мы решили собраться без уставов и председателей, без выборов и голосований… мы верили, что характер будущих собраний обрисуется сам собой, и дали обет быть верными до конца уставу пустынника Серапиона… Произведение может отражать эпоху, а может не отражать, от этого оно хуже не станет. И вот Всев. Иванов, твердый бытовик, описывающий революционную, тяжелую и кровавую деревню, признает Каверина, автора бестолковых романтических новелл. А моя ультра-романтическая трагедия уживается с благородной старинной лирикой Федина… С кем же мы, “Серапионовы братья”? Мы с пустынником Серапионом… Слишком долго и мучительно правила русской литературой общественность… Мы верим, что литературные химеры особая реальность, и мы не хотим утилитаризма. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь. И как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать… И теперь, когда фанатики-политиканы и подслеповатые критики разжигают в нас рознь, бьют в наши идеологические расхождения и кричат: “Разойдитесь по партиям!” — мы не ответим им. Потому что один брат может молиться Богу, а другой — Дьяволу, но братьями они останутся. И никому в мире не разорвать единства крови родных братьев. Мы не товарищи, а — братья!»

Реализовался ли этот прекрасный порыв? Остались ли они братьями навек? И да, и нет!

Странное название «Серапионовы братья» врезалось всем в память, утвердилось и сыграло огромную роль в истории литературы и судьбе «братьев». Им хотелось выделиться, и — сплотиться! Пусть если и ругают тебя, то лишь те, кому ты доверяешь. Примыкал к ним и Виктор Шкловский, сильный и опытный «литературный боец», что еще больше укрепило позиции «братьев».

Когда Лунца спросили: «Вы с белыми или красными?» — он ответил слегка надменно: «Мы с пустынником Серапионом!!» Они действительно отличались от того советского стандарта, к которому власть хотела бы привести всех писателей. И, конечно, реакция на их появление была острая… Вот отрывок из статьи студента Зиновьевского университета Ф. Левина в журнале «Литературный еженедельник» (1923): «На эстраде — Слонимский. Прилизанный молодой человек — картинка из журнала мужских мод… А вот и Зощенко — с лицом заматерелого провинциального комика…»

В 1924 году Яков Браун приголубил Вениамина Каверина, будущего знаменитого писателя, советского классика, статьей «Ушей не спрятать»: «Вся жизнь для него — шарлатанство!» Один из разделов этой статьи — про Константина Федина, будущего советского классика и литературного начальника, которого в конце жизни прозвали «комиссар собственной безопасности», а тогда раздел о нем назывался: «Про радость от узорчатых подтяжек». Шлифовали их рьяно! И реагировали они по-разному. Они и были разные.

Известна даже история дуэли Зощенко и Каверина — Каверин непочтительно отозвался о двух юных красавицах, приглашенных Зощенко на занятия в Студию… К счастью, до смертоубийства не дошло — а то, глядишь, одного классика мы потеряли бы. А то и все могли бы перестреляться: язвительный Зощенко, проводя свою «инвентаризацию современной литературы», не пожалел своих товарищей по цеху, написав пародии на Шкловского и Вс. Иванова. Вот — высмеивает броскую, резкую, но не всегда ясную и убедительную манеру Шкловского:

«…Я верблюдов люблю. Я знаю, как они сделаны.

Теперь о Всеволоде Иванове и Зощенко. Да, кстати о балете.

Балет нельзя снять кинематографом. Движения неделимы. В балете движения настолько быстры и неожиданны, что съемщиков просто тошнит, а аппарат пропускает ряд движений.

В обычной же драме пропущенные жесты мы дополняем сами, как нечто привычное.

Итак, движение быстрее '/₇ секунды неделимо.

Это грустно.

Впрочем, мне все равно. Я человек талантливый…»

А вот от Зощенко достается другому талантливому «серапиону» — Всеволоду Иванову, увлекающемуся тогда «нутряным», псевдонародным стилем:

«…Прохожий снял с плеча берданку и выстрелил в воздух. Сумным гулом покатилось по лесам и степям, пригнулись травы еще ниже к земле, и из-за деревьев испуганно вышла луна.

— Это я в Бога, — просто сказал прохожий и матерно улыбнулся. Запахло кружевными травами сладостно и тягуче».

Друзья вроде не обижались. Любое «своеобразие стиля» нарушало привычный строй речи, легко превращалось в пародию. И гениальнее всех защитился от пародий Зощенко — писал собственные рассказы уже как пародию. Писал так, что более острой пародии на нынешнюю жизнь и литературу уже и быть не могло. Речь его настолько смешна, что высмеять его вряд ли кому было под силу.

Каждый «серапион» «рыл свою траншею», но главный враг пока был у них общий. В сатирической стенгазете, которую выпускали они, в отделе «Героическое прошлое» был изображен некий дикарь, замахнувшийся огромным камнем. На камне была надпись — «На посту». Имелся в виду самый преданный власти журнал «На литературном посту».