Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову (сборник)

Продолжаем движение. Шелестят деревья, звуки наших шагов отражаются от стен домов. На перекрестке поперек проезжей части стоит Газ-53 с желтой цистерной, украшенной надписью «Молоко». Боровиков приказывает мне осмотреть машину. Перехватываю пулемет на изготовку и бегу к «газону». Лобовое стекло выбито. В кабине пусто. На дверце – брызги крови, как будто рядом зарезали свинью. Я ставлю ногу на подножку, заглядываю внутрь.

– Товарищ подполковник, ключ в замке зажигания.

– К машине! – командует Боровиков, и вся группа, лязгая оружием, бежит к молоковозу.

Оружия мы взяли от души. У каждого – пистолет, автомат АКСУ-74, или в просторечии «сучок», вдоволь патронов. Плюс мой пулемет. В сущности, наших сил достаточно, чтобы подавить сопротивление какой-нибудь банды. Но наш противник – не бандиты, а умруны. Некробы. У меня ум за разум заходит, когда пытаюсь понять, что они такое.

Пархоменко садится за руль. Боровиков рядом. Военком и старлей Галиуллин втискиваются в кабину. Дверца захлопывается. Мне остается только вскарабкаться на бочку и пристроить пулемет на люке.

«Газон» трогается с места, разворачивается. Нам предстоит проехать через самый центр города. Что нас там ждет – можно только гадать.

Первого некроба встречаем за два квартала до площади. По центру дороги, аккуратно обходя брошенные машины, вышагивает мужчина в светлом костюме и при галстуке. На первый взгляд он выглядит как нормальный, обыкновенный человек; у него открытое, располагающее лицо, за пуговицу привязан красный воздушный шарик – наверняка подарок сыну или дочке. Но землистая кожа, остановившийся взгляд и неестественная, ходульная походка заставляют меня снять РПК с предохранителя.

Машина останавливается. Пархоменко опускает стекло и командует из кабины:

– Сержант! Огонь!

Я прицеливаюсь – и медлю. Мужчина приближается. Его коричневые начищенные туфли громко шаркают, полы расстегнутого пиджака болтаются. Такой походкой ходят парализованные и пьяные. Парализованные, пьяные – люди!

– Стреляй! – рычит Пархоменко. – Ты что, уснул, греб твою мать?!

– Греби свою, дешевле встанет, – цежу я сквозь зубы – и не стреляю.

Не могу.

Я впервые вижу некроба так близко. Те, в квартире Терентихи – не в счет. Там все было очень быстро и очень страшно. Сейчас никакого страха у меня нет. Есть чувство досады, горечь какая-то. Обида.

Вот передо мной человек. У него есть работа, семья, любимая и любящая жена, дети. По выходным он ходил с ними в парк культуры и отдыха, покупал мороженое, потом пил пиво с друзьями. На рыбалку ездил, газеты читал вечером, футбол смотрел, «Пахтакор» – «Спартак».

А теперь он – бывший человек. Бычел. Некроб. Умрун. И я должен его убить. Убить уже мертвого? Или еще живого?

Как понять?

– Козел! – это уже Боровиков. Он высовывается из кабины с пассажирской стороны и стреляет из автомата одиночными. Пули раскалывают асфальт у ног некроба. Тот прибавляет шаг. От машины его теперь отделяет не больше пяти метров. Подняв руки и раскрыв рот, некроб издает странный звук – то ли хрип, то ли вой. И тогда я нажимаю на спусковой крючок.

Грохот выстрелов оглушает. Пулемет прыгает в руках, гильзы летят вниз, весело звеня об алюминий бочки. Стрелять из РПК нужно уметь. У него сильная отдача и ствол здорово уводит в сторону. Первая моя очередь уходит «в молоко». Стиснув зубы, прицеливаюсь снова – хотя чего тут целиться, стрелять приходится практически в упор! – и даю вторую очередь.

Попадаю. В ногу. На светлой ткани брюк расплывается темное пятно. Некроб не обращает на рану никакого внимания. Красный шарик вьется над ним, словно поплавок. И тут нога подламывается и он падает на асфальт. Падает – и поднимается, опираясь на колено.

И вот когда это существо принимается ковылять к «Газону» на коленях, мне становится страшно. Так страшно, что я крепко вжимаю приклад в плечо и начинаю стрелять, точно пытаясь отгородиться от некроба веером пуль.

– Отставить! – орет Пархоменко. – Ты что, озверел?! Патроны надо беречь.

Я киваю, опускаю пулемет на теплый металл бочки. У меня дрожат руки. Некроб, изрешеченный пулями, копошится на асфальте, пытаясь ползти в нашу сторону. Молоковозка трогается с места.

Как говорится, с почином…

6

На площади, под огромным плакатом, изображающим счастливых детей, выпускающих в небо белого голубя, под буквами «Мир! Труд! Май!» бродит толстый человек без головы. Черт, не человек, не человек!

Некроб.

Повсюду валяются брошенные транспаранты, флаги, бумажные цветы, портреты руководителей партии и правительства. Наш «Газон» наезжает на лицо Андропова, и под колесом с хрустом ломается деревянный держак.

Но я не смотрю, что стало с портретом нового Генерального секретаря ЦК КПСС. Я смотрю на руку. На женскую пухлую руку с изящными золотыми часиками, украшающими запястье. Она оторвана в районе предплечья. Пальцы с алым лаком на ухоженных ногтях впиваются в асфальт и подтягивают руку за собой. Конечность ползет, оставляя мокрый след.

Не могу сдержать тошноту. Желудок скручивает, и я едва не роняю пулемет, согнувшись пополам в рвотных судорогах.