Золотые яблоки Солнца

– Молчи. – Кто-то толкнул Тома под локоть. Мистер Смерч лежал на земле рядом с ним. – Это не я. Это…

– Самайн! – прогремел голос из тумана. – Бог мертвых! Я собираю свою жатву, вот так и вот так.

Сссвись!

– Здесь все, кто умер в этом году! И все они, за свои грехи, этой ночью превращены в разных тварей!

Шшшшсссухххх!

– Не надо! – захныкал Ральф-Мумия.

Разззззз! Коса со свистом вспорола на спине костюм Растрепы Нибли, оставив длиннющую прореху, вышибла у него из рук его жалкую маленькую косу.

– Твари!

Пшеница, подкошенная косой, под ударами ветра, кружась, отвеивала крики потерянных душ, всех тех, кто умер за последние двенадцать месяцев, и они дождем сыпались на землю. И стоило им упасть, коснуться земли, как зерна превращались в ослов, кур, змей – они метались, кудахтали, орали. И все они были уменьшены. Все были крохотные, малюсенькие, не больше червяков, не больше мизинцев на ногах, не больше кончика носа, если его срезать. Колосья пшеницы сотнями и тысячами реяли в воздухе и падали вниз пауками, лишенными голоса – они не могли ни плакать, ни кричать, ни просить пощады, – в полном безмолвии они разбегались в траве, лавиной захлестывая мальчишек. Сотня сороконожек на пуантах протанцевала по спине Ральфа. Две сотни пиявок присосались к косе Растрепы Нибли, пока он, стряхнув с себя кошмар, не сшиб их одним яростным ударом. Повсюду сыпались ядовитые пауки и мельчайшие удавы.

– Вот вам за грехи! За грехи! Получайте! Вот вам! – гулко грохотал голос в небе, заглушая свист ветра.

Коса блистала. Рассеченный ею ветер рассыпался звонким громом. Пшеница ходила волнами, вместо колосьев вырастали миллионы голов. Головы, отсеченные, падали вниз. Грешники стучали по земле, как камнепад. И, коснувшись земли, превращались в лягушек, в жаб, в несметное множество бородавчатых и чешуйчатых тварей, в медуз, выброшенных на сушу, разящих зловонием.

– Я больше не буду! – взмолился Том Скелтон.

– Не убивай меня! – подхватил Генри Хэнк.

Пришлось крикнуть погромче, потому что коса разила ужасным ревом. Казалось, что девятый вал, поднявшись до неба, обрушился вниз, снес все с берега и откатился назад, чтобы подсечь гряду облаков. Слышалось, как даже облака истово и горячо молятся шепотом, прося пощады. Только не я! Только не меня!

– Это вам за все зло, что вы совершили! – сказал Самайн. И коса взлетала раз за разом, собирая жатву душ, которые падали и обращались в слепых головастиков, отвратительных клопов и мерзопакостных тараканов – они расползались, разбегались, сучили ножками, ползли, корчились, ковыляли.

– Ну и ну! Да он – клопиный царь!

– Повелитель блох!

– Прядильщик змей!

– Мушиный заводчик!

– Нет! Самайн! Бог октября. Бог мертвых!

Самайн топнул своей ножищей, придавив тысячу клопов, прятавшихся в траве, растоптал десять тысяч крохотных тварей-душ, барахтавшихся в пыли.

– Сдается мне… – сказал Том, – не пора ли нам…

– Смываться? – перебил Ральф – как видно, это слово давно вертелось у него на языке.

– Проголосуем?

Коса взвизгнула. Самайн неистовствовал.

– Не хватало еще! – сказал Смерч.

Все разом вскочили.

– Эй, вы! – громыхнул над их головами голос Самайна. – Назад!

– Нет, сэр, спасибо, – сказал кто-то и еще кто-то. И – правой-левой! – бросились прочь.

– Сдается мне, – сказал Ральф, задыхаясь, прыгая, удирая, утирая слезы, – что я почти всю жизнь вел себя хорошо. Я не заслужил смерти.

– Аза-ххх! – ухнул Самайн.

Коса упала, как нож гильотины, снесла крону дубу, срубила клен. Целый урожай спелых яблок посыпался где-то в мраморную чашу. Словно полный дом мальчишек разом свалился с лестницы, считая ступеньки.

– По-моему, он не расслышал, Ральф, – сказал Том.

Они нырнули, залегли среди скал, поросших кустарником.

Коса высекала искры из валунов.

Самайн испустил такой вопль, что лавина камней обрушилась с ближайшего холма.

– Уй-ю-юй! – сказал Ральф, скорчившись, согнувшись в три погибели, свернувшись в клубок – колени к груди, глаза крепко зажмурены. – Если вздумаешь грешить – только не в Англии!

И как последний заряд дождя – ливень, лавина бьющихся в истерике душ, превращенных в мокриц, обращенных в клопов, в пауков-сенокосцев, в блох, в жуков-могильщиков, расползлась по телу, затопила мальчишек.

– Эй! Гляди! Вон пес!

Одичалый пес, обезумев от страха, опрометью мчался вверх по скале.

Но его мордочка, его глаза – что-то такое у него в глазах…

– Неужели это?..

– Пифкин? – подхватили все.

– Пиф! – закричал Том. – Ты здесь назначил встречу? Ты…

Но – ууух! – свистнула коса.

Визжа от ужаса, песик перекувырнулся через голову и кубарем скатился в траву.

– Держись, Пифкин! Мы тебя узнали, мы видим тебя! Да не бойся ты!.. Не убегай… – Том свистнул.

Но песик, скуля и жалуясь испуганным, родным, знакомым голосом славного Пифкина, умчался и пропал.

Но что это? Эхо его жалобного тявканья донеслось с далеких холмов:

– Спаси-и-ите! Ищи-и-и-ите… Ищите. Ищите! Ищи-ии-и-те…

«Где? – подумал Том. – Негодники божии, где?»

13