Золотое зерно

Лестница привела меня к высоким светлым воротам, которые распахнулись передо мной, как только я до них дотронулся. Войдя, оказался в небольшом дворике, огороженном со всех сторон кустарником с цветущими белыми и сиреневыми цветами. Передо мной сияли, искрясь на солнце, белоснежные шапки огромных гор, такие близкие, как будто их можно коснуться рукой и такие недосягаемые. С другой стороны открывался вид на долину, утопающую в голубоватой дымке. От увиденной панорамы у меня захватило дух, и я долго не мог налюбоваться ею. Посередине двора возвышалась высокая статуя сидящего Будды, выполненная из светлого камня. На лбу, между бровей, в лучах солнца, играя всеми цветами радуги, переливался крупный камень удлинённой формы. Глаза её были полузакрыты, легкая улыбка тронула губы, лик безмятежен, всё земное казалось незначительным, по сравнению с тем внутренним покоем, которым была пронизана статуя. Создавалось впечатление, что ещё немного и статуя оживёт, сделает шаг нам навстречу.

Вздрогнув от неожиданности, я увидел, что к нам приближался высокий человек, опирающийся на посох, на конце которого горел огонь. Он был строен, сед и стар, но глаза, горевшие на его выразительном лице теплом и любовью, были так проникновенны, что этот взгляд мне не забыть никогда. Я повернулся к нему, и какое-то смутное воспоминание шевельнулось в сердце. Ещё не понимая, что делаю, я шагнул навстречу этому человеку и оказался в его объятьях: – Отец Макарий, – прошептали мои губы, прежде чем осознал, что это говорю я, ощутив невероятное тепло и блаженство, идущее от него.

Сердце моё затрепетало, я почувствовал, как будто в моей груди раскрывается необыкновенно красивый цветок, напоминающий лотос. Горячая волна пробежала от моей груди к нему.

Испытывая огромное счастье, я радостно прижимался к отцу Макарию и чувствовал себя невероятно сильным и уверенным.

Мы молчали, не в силах произнести ни слова, да они были и не нужны. Уста наши были сомкнуты, а сердца беззвучно беседовали между собой.

– Как давно я вас жду, – говорило мне сердце отца Макария, – как долго, Алёша, вы шли к родному крову! Я счастлив, что этот день настал!

Он замолчал. Молчал и я, боясь нарушить нашу связь, эту священную тишину, ощутив на минуту невыносимую физическую боль, которая пронзила мое сердце. С трудом переведя дух, я понял, что испытал всю боль отца Макария, глубину которой сознанием никогда не постичь.

Он жестом пригласил нас следовать за собой, и, только вплотную подойдя к неприступной скале, мы заметили небольшую дверь. Она распахнулась, и мы вошли в узкий, длинный коридор, поднялись по ступеням и оказались в огромном Храме, свет в который проникал через высокие окна. Трепет пронзил моё сердце. И я склонился в глубоком поклоне перед простым и немного суровым ликом Христа, смотревшим прямо в моё сердце своими большими лучистыми глазами. Ничего нельзя было скрыть от этого всевидящего взора, полного любви, сострадания и мужества. Он был как живой на этом полотне, от которого шёл необыкновенный свет. Хотя я стоял далеко, но физически ощущал всю эту мощь и безграничную силу света, не в силах больше приблизиться к нему ни на шаг. На картине было изображено утро перед распятием. Он пережил тяжелую ночь, проведя её без сна. Усталость тенью легла на его лицо, оставив следы глубоких раздумий, но внутренне он был чрезвычайно собран и устремлён, давно готовый к такому исходу. Приближался рассвет, перед ним была дорога длинная, безконечная и, вместе с тем, такая короткая, полная страданий, тревог и бурь, непреодолимых испытаний. Дорога, длиною в человеческую жизнь…

Мои размышления были прерваны Доктором, который жестом указал, что меня зовёт отец Макарий. Подойдя к нему, я увидел рядом с ним большую чашу с огнём, высокое пламя которого переливалось золотом, серебром, изумрудом. Опустившись на колени, я склонил голову, и Макарий дотронулся до неё своим посохом, предварительно коснувшись им чаши. Меня пронзило необычайно сильным потоком с головы до ног, комната закружилась перед моими глазами все быстрее и быстрее, и я бы упал, если бы подошедшие сзади Доктор и дядя не поддержали меня.

Как только я немного пришёл в себя, отец Макарий снова прикоснулся посохом к моей голове и я испытал ещё одно содрогание, но уже меньшей силы. Он исчез, перед моими глазами появились семь огромных фигур в белоснежных плащах, переливающихся разноцветными лучами, и невыразимые счастье и покой снизошли на меня. Мир вокруг раздвинулся безгранично, и я почувствовал всю его Безпредельность.

– Иди, Алёша, безстрашно по жизни, – услышал я явственно, – Внося в жизнь каждого дня, каждой встречной душе любовь, добро, забывая о себе, не требуя награды. Ты приблизился к священным воротам, сумев открыть их собственным сердцем. Так и живи отныне каждый свой день.