Золотое солнце

А было у меня два пангдамских золотых и еще на три с лишком золотых мелким серебром. Выходило многовато. Я подумал: «Здесь любят торговаться, поторгуюсь». Хотел ему сказать, мол, все равно такую вещь ты мог только украсть, в кости выиграть, заполучить обманом. Цены ты ее не знаешь...» — но язык у меня для таких дел косо привешен. Я ему:

— Даю золотой.

У него лицо хоть и было грязь грязью, а потемнело еще больше. Рычит на меня, как злой кобель, одной утробой:

— Да ты кто? Поди от меня! Это не тебе.

Тут на Торжке сделался переполох. Двое, один из городской милиции, другой в форме имперского офицера, как раз к нам скачут, снедь, горшки, прилавки сшибают конями. Явно, что к нам. Солдат мой на месте завертелся, даром что хромой, а как здоровый круги нарезает. Вещи у него. Я его по руке — раз! По другой — раз! Покатился КУБ с дощечками. А оборванец уже волчком завертелся, как у магов заведено, некогда ему на меня бросаться, товар свой отбивать. Крутится так, что ни глаз, ни рта, ни рук толком не различить, очень быстро вертится. Только голос его слышу:

— Брось, дурак, все равно не удержишь.

И пропал. Жаль, не убил я его. Правда, в городе этого не любят. Да и странный человек, шея каменная. Опасный человек. Да. А все-таки жаль — не убил. Эти двое:

— Что ты у него взял?

Протягиваю костыль.

— Ты знаешь его?

— Говорил, будто капрал Дан...

Переглянулись. Имперец в лицо мне всматривается. Говорит второму:

— Действительно, не знает. Надо бы обыскать...

Теперь я ему в лицо гляжу.

— Ты не смеешь.

Какая харя у него была породистая! Ведь он хорошо ученый, понимает, кто я, что я. Видит, у меня один короткий меч против всей его сбруи, а все равно осознает: собственной гибели заглядывает в зрачки. Колебался он: умереть с честью или что-нибудь еще. Наверное, бросился бы. Имперцы — упрямые. Но городской ему сказал:

— Мы не можем. Так не по закону. — Видно, городскому на Торжке драку затевать не хотелось. Городской, да, масть у него, солдата, все едино купеческая. И так шумно, а деньги любят тишину. Вот он и выдал имперцу про закон. Эти любят закон больше себя. Аххаш Маггот! Прибрежные черви. В общем, красивый, породистый офицер дал себя уговорить. Не идти ж ему, видите ли, против закона. Повернули коней. Я засмеялся. Одному подавай закон, другому порядок, оба — трусы. Наш бы один против трех сделал иначе... Не трусы, конечно, просто рыбье дерьмо. Я смеялся. Я не хотел их оскорбить, мне не требовалось оскорблять их напрасно. Скорее всего они даже не слышали моего хохота. Просто все вышло так смешно!

Я вернулся на корабль скорее, чем эти двое успели подстроить какую-нибудь каверзу.

Оказалось, Крысы искали меня по всему городу. Старший абордажный мастер стаи только что испустил дух от неведомой болезни. Какая-то горячка. В любой стае правит совет пяти: старший абордажный мастер, старший корабельный мастер, старший вольный — тот, чьим языком на совете говорит команда, старший торговый мастер, старший мастер баллист и катапульт. Последний — самый слабый из всех, он говорит первым. Первый — сильнейший. Прежде, еще при моем прадеде, старших абордажных мастеров по старой памяти называли царями. Они водят вольный народ на чужие палубы, в десант, они берут города, они первыми вступают на корабль, когда следует отправляться в поход, и последними говорят на советах — их слово решающее. В походе только старший абордажный мастер может приказать принести в жертву черного козла или человека. Мы вольный морской народ, у нас нет царей. Но все же... Ах- хаш Маггот! Если бы кого-то и следовало так называть между нами, то именно старших абордажных мастеров. Такой мастер есть на каждом корабле. В каждой ватаге. Старший — только один на всю стаю. В тот год Черные Крысы пришли в Пангдам на семнадцати длинных кораблях под широким парусом. Из них — одна трофейная трирема лунных и одна трофейная квадрирема имперцев. Никто в морской гильдии вольного народа не выставляет столько, разве что Белые Чайки. Знающий человек скажет: семнадцать длинных кораблей с нашей командой — очень большая сила. И тут сгинул первый человек во всей стае. По обычаю, мы собрались за столом, на котором лежало его тело. Старший корабельный мастер Ганнор, старший вольный Милькар, мой брат, старший торговый мастер Бэль-Зеббал Кривой и я. Это был мой второй поход в звании старшего мастера баллист и катапульт. Мы не могли предать труп воде, пока не избран преемник. Кто-то из нас, четырех старших мастеров.

Первым отказался Кривой. Правильно, достойно поступил. Старый уже, слабый, дерьмо, скоро придет его черед гнить на берегу. Потом Милькар сказал: мол, нравится ему звание старшего вольного, он не хочет гнуть вольных людей. Рыбья моча! Он подходил лучше всех. Остались Ганнор и я. Кривой за него, брат за меня.