Золотое сечение

— Темочка говорит: сопромат сдаст — можно свадьбу играть, — кося накрашенный глаз на Артема, весело, в тон архитектору, ответила Леночка и, одернув платье, присела на краешек кресла. Все залюбовались ее здоровой, чистой красотой, густыми черными волосами с аккуратной золотой заколкой. Ей шло и темно-вишневое шерстяное платье ручной вязки, с рукавами чуть выше локтя, открывшими ее белые, полноватые руки, и кокетливые полусапожки из лосиной кожи, сделанные на заказ, с ремешками и хромированными пряжками.

— Вы прямо вылитая суриковская красавица, — подхватил тему Богоявленский. — Помните, в «Княжне Морозовой» Урусова стоит? Она мне вас, Леночка, напоминает. Не исчезает порода в нашей земле, не исчезает!.. — И он поспешно налил девушке из давно пыхтевшей кофеварки ароматную жидкость. Девушка притихла, искоса осматривая комнату, где сидели старики. Она отметила про себя саксонский фарфор сервиза и серебро витых ложечек.

— Я вам рисунки обещанные принес, Павел Петрович. Вот… — И Артем подал старику папку с красиво вычерченной виньеткой.

— Старинные здания — это моя слабость, коллега. Вы говорите, ваш город молод. А он ведь прелестен в своей безыскусной старине. Уральская, кержацкая архитектура…

— Какая это архитектура? Купеческий модерн конца девятнадцатого века, — отшутился Серебряков, в душе довольный тем, что Артем и на старших курсах не бросает рисования, азы которого проходил у него еще стриженым мальчуганом.

— Ан, нет, тут я с вами в контрах. Вот полюбуйтесь, какой шедевр мы с Темой отыскали. В ваших переулочках Заречья чего не сыщешь… — И Богоявленский вытащил белый картон, на котором был тщательно прорисован тушью двухэтажный особняк с балконом, кирпичными стенами и декоративными коронками парапета на крыше. — Какая прелесть, симфония узорного кирпича и чугунной вязи! Взгляните, Леночка, сорок три вида кирпича мы насчитали в этом купеческом особняке с Артемом. И звездчатый, и ромбический, и полукруглый! Разве сейчас такое сыщешь? А вот — природный грубо рустированный гранит в этом доме! Какие массивные арки, замковые глыбы! Какая узорчатость крыльцовой консоли!

Богоявленский снова чуточку переигрывал, и Артем это чувствовал. Но ему было приятно, что режиссер хвалит его работу, его кропотливые труды, из которых уже можно было составить целый альбом. Серебряков, бегло просматривая листы, бросал изредка замечания: «Тут штриховка у тебя, Тема, лишняя. А здесь нафантазировал — этот фасад жестче, лаконичнее… Но, в целом, любопытно. Надо при случае подсказать главному, может, устроить выставку в «Горпроекте»…»

Богоявленский продолжал ораторствовать:

— Вы согласны — это надо замечать? Это надо ценить и сохранять. Дудки, что архитектура есть только на Новгородчине или в Ярославщине. Гармония была присуща в прошлом нашему народу повсеместно… — наседал он на Серебрякова.

— Вас послушать — и все городские галантерейные магазины надо объявить памятниками зодчества. Были у нас в начале века миллионеры Ергушевы, любили модерн. На улицах грязь по колено, но модерн по парижской моде…

— А что, ваша галерея — это классический модерн! Одна лестница на второй этаж чего стоит. Не цените вы, профессионалы, творчество предшественников, не цените!.. Сколько вы посносили, коллега, за свою жизнь: костела нет, духовное училище исчезло, мечеть восточная обрублена наполовину. Не поймут вас потомки, маэстро…

— Сомневаюсь я, Павел Петрович, что купцы понимали в искусстве. Город барышников и коннозаводчиков требовал показухи и покаяния, вот на показуху и лепили то амурчиков под потолок, то капительку с акантом, а каяться любили посреди роскоши. Какая уж тут красота. А что снесли милые вашему сердцу строения — тут я не причастен. «Гнев народа — глас божий», — так сказано у апостола Петра, а?

Артем молчал, внутренне не соглашаясь с Серебряковым, которого всегда любил и ценил. За время работы над рисунками он по-иному понял красоту скромных городских домов с незатейливой резью наличников, с затененными от тополей дворами, мощенными плоским камнем. Ему раскрылись глаза на особенность облика почти каждого строения прошлого, чего он не мог сказать, к огорчению, о современном, супериндустриальном строительстве, загромоздившем унылыми коробками пятиэтажек пространства снесенных кварталов. Но Артем полагал, что сердце его обманывает, что где-то есть иная, ведомая, быть может, Серебрякову правда красоты современного строения, ибо не может быть, чтобы сложная инженерная наука, в которую он погрузился так доверчиво и искренне, была создана только ради цифр, ради голого расчета и многочисленных формул. И ему еще острее захотелось войти в приотворенную дверь инженерного дела, чтобы понять и примирить в самом себе противоречия прошлого и настоящего.