Золотое пособие народного знахаря. Книга I

Из письма:

«Дорогая Наталья Ивановна, заранее прошу у Вас прощения, если мое письмо будет сумбурным и с допущенными ошибками. Моя нервная система не позволяет мне сосредоточиться, а слезы мешают осмысленно писать. Все, что произошло, полностью перечеркнуло всю мою жизнь. Я засыпаю и просыпаюсь, как в кошмаре, мне до сих пор не верится, что это все произошло в моей судьбе. Я от горя схожу с ума. Не могу и не хочу ходить на работу, и, наверное, меня уже уволили. Давлюсь куском, который ем через силу. Все мне постыло, и я не хочу жить. Даже в церкви я не могу молиться, стою и гляжу как слепая на иконы. Боль не прекращается ни на миг. Люди говорят, что все со временем проходит, но мне только хуже, только тяжелее. Я не хочу жить, не могу и не хочу. В церкви ко мне подошла женщина и сунула мне Ваш адрес, сказав, что слышала о том, что со мной случилось, и видела отпевание моей дочери. Не знаю, напрасно или нет я пишу, но выхода все равно нет и не будет, потому что ничего нельзя изменить. Слышите ли Вы меня, Наталья Ивановна? Может, мое письмо и не попадет к Вам, но знайте, я уже для себя решила, что жить не буду. Считайте, что это пишет Вам тот, кто скоро умрет. Я не могу жить, думая о том, как над ней издевались, как она кричала от боли и страха: „Мама!“ – а я ее не спасла. Прошу Вас, умоляю, заклинаю, если Вы и вправду ведаете многим, отыщите их души и отомстите за мою дочь. Настя была светлым человеком, я сама ее добру учила, учила верить людям и не обижать людей. Воспитывала и растила одна, всю жизнь ей посвятила. Хотела, чтобы она выучилась, пошла работать по специальности, замуж вышла и внучков мне родила. Настенька хорошо рисовала, писала стихи, хорошо знала иностранные языки, я ею гордилась и любовалась ею. Она согревала мою жизнь, я так была счастлива, что она есть.

В свой последний день доченька будто чувствовала нашу разлуку. Уходя в институт, обняла меня и говорит: „Мама, какая ты у меня красивая, лучше тебя нет!“ Мне бы в нее вцепиться и не отпускать от себя, а я ей – иди, а то на занятия опоздаешь! В восемь тридцать она мне позвонила: „Я уже скоро дома буду. Мам, пожарь мне картошки“. Больше я ее голосок не слыхала, никто больше и никогда меня не назовет мамой и бабушкой, у меня нет больше никого.

Ее нашли на стройке, всю истерзанную и убитую. На теле было сорок восемь ножевых ран. Рот порван, глаз выбит, как написано в экспертизе, били сапогами или тяжелыми ботинками. Разрыв печени, сломаны ребра. Двенадцатилетний мальчик позже сказал, что видел, как ее тащили на стройку таджики, их было четверо. Она была вся порвана, изуродована, наверное, потому что сопротивлялась. Да даже если бы и не сопротивлялась, то все равно бы они ее убили. Таджиков не нашли, они все на одно лицо. Не могу я понять одного, зачем администрация города разрешает всем этим нациям быть в городах, ведь столько ужасных случаев. Дома бы они за свою девушку убили, а здесь, в России, они безнаказанно убивают наших детей. Наталья Ивановна, как можно жить, я не знаю и не буду. Умоляю Вас, рассчитайтесь за ее и мою жизнь. Целую землю возле Ваших ног. Простите меня и прощайте».

Находят могилу, в которой мертвец ночевал одну ночь, то есть через день с его похорон. Привязывают к памятнику или кресту веревку и завязывают на ней тринадцать узлов. Как один завяжут, так читают молитву. Тринадцать узлов – тринадцать молитв. Читают так: