Золотое кольцо всадника

Поняв, что мне следует быть порасторопнее, я поручил одному из своих вольноотпущенников создать банк, чтобы официально обменивать на Форуме деньги: государство не могло справиться с обменом старых монет на новые, и потому сенат обратился к частным банкирам с просьбой о помощи. Они даже получали компенсацию за свои труды, когда доставляли в казначейство «негодные» монеты.

Мой вольноотпущенник, желая обойти пожилых банкиров, которые до сих пор не разобрались в происходящем и потому пребывали в растерянности, пообещал выплачивать при обмене старых денег на новые дополнительное вознаграждение в размере пяти процентов. И это никого не удивило. Вольноотпущенник объяснял, что стремится завоевать своему банку хорошую репутацию и помочь тем, кто не имеет крупных личных сбережений.

Сапожники, чеканщики по меди и резчики по камню выстроились в очередь перед его столом, а старые банкиры скучали за своими пустыми прилавками и мрачно наблюдали за тем, что творится вокруг.

Благодаря вольноотпущеннику я за несколько недель поправил свои пошатнувшиеся было дела, и мне не помешало даже то, что мой человек негласно передал часть денег жрецам храма Юноны, ибо возникло подозрение, что он сдавал на монетный двор не все полученное им золото и серебро.

В эти трудные, наполненные заботами дни я частенько тайком заходил к себе в комнату, тщательно запирал дверь и наливал в деревянную чашу моей матери немного вина. Я делал несколько глотков и призывал удачу. Я уже простил матери ее низкое происхождение — ведь это благодаря ей я был наполовину грек, что как раз и позволяло мне успешно вести дела. Я слышал, будто грек может обмануть даже еврея, настолько он смекалистый и ловкий, но мне это кажется преувеличением.

Однако мой отец был чистокровным римлянином, ведущим свой род от этрусских царей; дабы удостовериться, что это именно так, достаточно съездить в Цере. Фамильная гордость никогда не позволяла мне опускаться до мелкого мошенничества и воровства. То, что проделывал во время обмена денег мой вольноотпущенник, а также «двойной учет», заведенный мною в зверинце, касались только государственных финансов и были простыми мерами самозащиты, принятыми честным человеком против тиранического налогообложения. Иного способа быть финансистом и вести образ жизни, достойный римского всадника, не существовало в природе.

Но я ни разу не позволил моим вольноотпущенникам подмешать мел в муку или минеральные масла в масло пищевое, чем частенько занимались некоторые наглые богатые выскочки. И дело было не только в моральных терзаниях — если бы их схватили за руку, они наверняка оказались бы на кресте. Я как-то вскользь упомянул о возможных махинациях с зерном и мукой в разговоре с Фением Руфом, отвечавшим за все римские зернохранилища и мельницы. (Естественно, я не назвал ни одного имени.) И он сказал, что риск слишком велик и что ни он, ни кто-либо другой на его месте не решился бы принять грязную муку или, например, худший сорт зерна вместо лучшего. То есть, конечно, некоторые грузы, поврежденные во время перевозок по морю, могут быть закуплены государством, если это будет необходимо для того, чтобы помочь чьему-нибудь другу, попавшему в беду. Но дальше этого никто не пойдет.

Вздохнув, Руф грустно заметил, что, несмотря на его высокую должность, он все еще, можно сказать, прозябает в нищете.

Затем я вспомнил о Тигеллине. По Риму ходили упорные слухи о том, будто он впал в немилость у Нерона. Многие смельчаки, беседуя друг с другом, открыто заявляли, что император рискует своим добрым именем, столь часто встречаясь с Тигеллином и тем более покровительствуя ему. Люди говорили, что, став префектом преторианцев, он подозрительно быстро разбогател. Этого нельзя было объяснить одними лишь многочисленными подарками Нерона, хотя у того действительно была привычка щедро одаривать своих друзей, чтобы они, заняв высокий пост, на который назначил их цезарь, не брали взяток. Впрочем, «друзей» — это громко сказано. Я слишком хорошо и давно знал Нерона и не верил, будто он относится по-дружески хоть к кому-нибудь из своего окружения.

С точки зрения Нерона, самым тяжким обвинением, выдвигаемым против Тигеллина, была его тайная любовная связь с Агриппиной, за которую его еще в юности изгоняли из Рима. Когда Агриппина стала супругой Клавдия, она добилась возвращения Тигеллина, а также Сенеки, находившегося в столь же двусмысленных отношениях с сестрой Агриппины. Однако я сомневался в том, что императрица поддалась на уговоры Тигеллина, по-прежнему испытывавшего к ней теплые чувства, и согласилась изменить мужу. (Любопытно, кстати, что Тигеллин не предупредил Агриппину об уготованной ей сыном участи.)

Политические соображения заставили Нерона назначить Фения Руфа — наряду с Тигеллином — префектом преторианцев. Он должен был заниматься внешнеторговыми делами, тогда как Тигеллин отвечал теперь лишь за военные вопросы. Понятно, что последний был раздосадован этим обстоятельством, так как вдруг лишился главного источника своих доходов.