— Нерон пока еще там, — усмехнулся он. — Поторопись, и ты застанешь его. Уверяю тебя, я действую по его приказу.
— Не жертвуй ради меня своей жизнью, дорогая моя Туллия, — предупредил ее мой отец. — И не омрачай последние мгновения мой жизни. Прости, если я обижал тебя, и прости, что я не был тем мужем, которого ты себе желала. Ты всегда была хорошей женой, хотя мы частенько спорили друг с другом. Туллия была так счастлива, что, совершенно позабыв о Тигеллине, бросилась мужу на шею.
— Ты действительно сказал «дорогая моя Туллия»? — радостно воскликнула она. — Подожди немножко, я сейчас вернусь.
Улыбаясь сквозь слезы, она прошла к Нерону, сидевшему с расстроенным видом, и почтительно приветствовала его.
— Будь так любезен и объясни мне, — обратилась она к императору, — суть этого злосчастного недоразумения. Я уверена: все можно уладить, если обе стороны готовы проявить добрую волю.
— Твой муж глубоко оскорбил меня, — ответил Нерон, — но я, конечно, могу простить его. К сожалению, он также публично, перед всем сенатом, признался в том, что он — христианин. Сенат лишил его должности и приговорил, как врага человечества, к отсечению головы. Будь благоразумной и храни молчание, так как мы хотим избежать огласки и скандала. Против тебя я ничего не имею. Ты можешь по-прежнему владеть своей собственностью, однако собственность твоего мужа должна быть конфискована государством за его преступления.
Туллия отказывалась верить своим ушам.
— Что за странные времена?! — вскричала она, не в силах сдержать свое возмущение. — И что же, никаких других обвинений против моего мужа не выдвинуто? Он виноват лишь в том, что свихнулся и по глупости стал христианином?
— За зло, ими совершенное, все христиане подлежат смертной казни, — нетерпеливо ответил Нерон. — А теперь иди прочь и не докучай мне больше — ты же видишь, я тороплюсь. Мой долг перед государством требует, чтобы я, его первый гражданин, возглавил шествие в цирк.
Тогда Туллия гордо вскинула голову, совсем забыв о дряблой складке под подбородком.
— Я прожила очень пеструю и не слишком упорядоченную жизнь, — заявила она, — и не всегда вела себя так, как подобает женщинам моего круга. Но я — римлянка, и я пойду рядом с моим мужем, куда бы он ни отправился. Где муж, там и его жена. Итак, объявляю, что я — тоже христианка.
Это было неправдой. Напротив, она постоянно отравляла жизнь моего отца бесконечным нытьем и презрительными отзывами о его друзьях-христианах. Но сейчас она повернулась лицом к любопытствующей толпе сенаторов и их жен.
— Слушайте меня, — громко закричала она, — ты, сенат, и вы, граждане Рима. Я, Туллия Манилия, из рода Валериев и из рода Суллы — христианка. Я славлю Христа из Назарета и его царство!
Для большей убедительности она воскликнула затем «Аллилуйя!», так как много раз слышала, что евреи повторяли это слово на своих собраниях, когда спорили с христианами о различных путях веры.
К счастью, ее голос не был далеко слышен, к тому же Тигеллин закрыл ей ладонью рот. Когда жены сенаторов увидели, как разгневался Нерон, они поспешили вернуться к своим носилкам, намереваясь при первой же возможности вытянуть из мужей правду о том, что же в действительности произошло в сенате.
Нерону с трудом удавалось сохранить свое императорское достоинство.
— Что ж, пусть будет по-твоему, безумная женщина, — согласно кивнул он. — Но ты должна держать рот на замке. Конечно, было бы справедливо отправить тебя в цирк, чтобы наказать вместе с остальными твоими единоверцами, но ты слишком безобразна, слишком стара и морщиниста, чтобы тешить там зрителей. Тебя, как и твоего мужа, ждет меч. И за это ты должна благодарить не меня, а своих высокочтимых предков.
Из-за вмешательства Туллии скандал стал таким громким, что Нерон, как бы он того ни желал, не посмел бы послать супругу разжалованного сенатора на арену к диким зверям. Пока преторианцы вели Туллию сквозь густую толпу назад, к моему отцу, Нерон обратился к Тигеллину и гневно приказал ему наложить арест на все имущество моего отца, а также велел немедленно доставлять в цирк любого, кто признается в том, что он христианин. Одновременно служащие магистратуры должны были опечатать дом и изъять все бумаги, связанные с имуществом моего отца и Туллии.
— И бумаги эти не трогай, — предупредил Нерон Тигеллина. — Я считаю себя наследником Манилиев, поскольку ты вынудил меня лично принять меры по наведению общественного порядка, ибо ты сам пренебрегал ими.
Единственное, что утешало его в гневе, так это мысль об огромном состоянии Туллии и моего отца.
Тем временем толпа росла, и оказались там и пребывавшие на свободе христиане. Обеспокоенные участью своих братьев и сестер во Христе, они все еще стояли возле курии, до последнего надеясь, что сенат своей властью спасет приговоренных христиан от ужасов цирка. Среди них выделялся юноша, на одежде которого ярко алела узкая красная кайма и который не поспешил следом за всеми, чтобы занять себе в цирке место на всегда переполненных скамьях для всадников.