Золотая всадница

Но тут взошло солнце в облике белокурой баронессы Корф, плывущей в восхитительной пене венецианского кружева, из которого сплошь состоял ее умопомрачительный наряд. Фотограф вытаращил глаза. Фотограф едва не уронил вспышку. Фотограф понял, что восход светила стоит того, чтобы его запечатлеть, и лихорадочно стал выбирать самый выигрышный ракурс. Он тотчас же понял, что выигрышным будет любой и, не думая о том, к месту ли будут его снимки, возьмут их в газету или нет, стал полыхать магнием так, словно задался целью извести весь свой запас кадров. Оленин, сидевший возле Амалии, как всегда корректный и неприметный, не мог удержаться от улыбки.

– Госпожа баронесса, кажется, это называется «произвести фурор», – шепнул он.

Тут оркестр заиграл национальный гимн, и в королевской ложе появился король с семьей, наследником престола и неизменным Войкевичем. Трибуны разразились аплодисментами. Король учтиво раскланялся и занял свое место рядом с королевой Шарлоттой. Королева-мать, не любившая шумихи, устроилась в глубине ложи, а Войкевич остался стоять. Маленькие принцессы, для которых устроили особые высокие сиденья, чтобы они все видели, смеялись и закрывали лица веерами. Старшая покосилась на очаровательную, восхитительную, царственную Амалию, отыскала глазами среди зрителей Лотту и, улучив момент, когда фаворитка повернулась в сторону их ложи, показала ей язык.

– Нет, – сказал вечером редактор «Люблянского вестника», – Ивица, дружище, тебе показалось!

– Так тут же все видно! – горячился фотограф. – Принцесса действительно показала ей язык!

– Нет, наверное, она просто облизывала губы, – решительно парировал редактор. – Ну подумай сам: иллирийская принцесса, прекрасно воспитанная… прелестная девочка… и высовывать язык, как какая-нибудь босячка, прости господи! Немыслимо, совершенно немыслимо!

И замечательный кадр полетел в корзину. Скажем, чтобы закрыть эту тему, что верноподданный редактор был неправ. Старшая дочь Стефана давно знала о любовнице отца и совершенно не по-детски переживала за мать, поэтому и не смогла сдержаться на ипподроме.

Но вот гимн умолк, и председатель сената, старый граф Цесар, покряхтев, стал произносить речь, написанную незаменимым сенатором Верчелли. Когда дело шло о договоре, важной речи или любой другой бумаге государственного значения, граф Верчелли всегда либо имел честь составлять ее, либо осуществлял окончательную редакцию. Такой уж был талант у этого желчного человека – он умел обращаться со словом как никто другой, и даже его враги признавали, что в этой области он незаменим. А ведь нет ничего дороже признания врага.

Стоит отметить особо, что подагрический граф Верчелли не жаловал скачки, да и вообще любые занятия спортом. Поэтому он отыгрался, написав длинную, цветистую и великолепную по форме, но совершенно невыносимую для слушателей речь. Председатель сената читал по бумажке, запинаясь и то и дело поправляя пенсне. Публика начала ерзать и перешептываться, на лице Лотты Рейнлейн застыла гримаса скуки. И, когда наконец граф Цесар окончил чтение, раздались такие бурные аплодисменты, какие еще никогда не выпадали на долю этого скромного и довольно робкого человека. Совершенно стушевавшись, он сел, а зрители приготовились смотреть на скачки. На поле тем временем уже высыпали жокеи, казавшиеся с высоты трибун совсем маленькими, и вывели лошадей.

– Ох, какая красавица! Какие ноги! Какая грудь!

– Кто, Лотта Рейнлейн?

– Да нет же, вон та лошадь!

– Папа, а лошадки когда побегут?

– Сейчас, дочка!

– А мы все увидим?

– Конечно!

– Дожили, господа… Скачки! В Любляне! Неужели мы и впрямь в Европе, как утверждают географы? – острил какой-то молодой человек, сидящий в нескольких десятках метров от королевской ложи.

– Данко, прошу тебя! – сердито шепнула его спутница. – Скачки – вещь полезная.

– С чего бы это?

– С того, что можно видеть короля. Вблизи. А когда он в замке или у своей Лотты… – Девушка нервно оглянулась и скомкала конец фразы.

– Толку-то, – проворчал ее спутник так тихо, что только она могла его слышать. – Ложа высоко, до нее не доберешься. А внизу сплошь переодетые шпики и полицейские. Полковник Войкевич не зря ест свой хлеб.

– Все равно это шанс, – шепнула девушка, сжимая его локоть. – Надо будет им воспользоваться.

– Может, удастся сесть поближе и бросить бомбу? – спокойно предложил ее спутник, оглядываясь на ложу.

– Данко, – вспыхнула девушка, – там же дети! Совсем маленькие!

– И что? Наверняка, когда вырастут, будут такими же сволочами, как их папаша.

– Убивать детей отвратительно! Народ никогда не простит нам этого! Ты… ты… Даже и не думай!

– Успокойся. Я пошутил. Лучше всего, конечно, просто его застрелить. Просто я никак не могу сообразить, как это сделать.

– Мы что-нибудь придумаем, – пообещала девушка, успокаиваясь. – Главное – чтобы никто, кроме короля, не пострадал. Мы не хотим бойни, мы хотим только избавить народ от тирана!

– Судя по тому, как этот народ ликует, тиран его вполне устраивает, – сквозь зубы процедил молодой человек и стал смотреть на поле.