Золоченая цепь

Как тогда старый лис ухитрился послать грамоту? Все просто: грамоты написаны на стандартных бланках, и каждому Клинку известно, как они выглядят. Поэтому августейший мошенник заполнил ее и невинно сунул одному из младших – возможно, даже юному сэру Лиону. Тот не посмел бы оспорить приказ: ведь в Айронхолле ждет столько Старших. «Забудь это, просто брось в почтовый мешок, ладно?» Так она ускользнула и от Кроммана, и от Гвардии. Просто и остроумно!

Но сработало это не совсем так, как ожидалось. Вместо того, чтобы скакать во весь опор в Фэлконкрест за объяснениями, Дюрандаль принял грамоту за чистую монету. Впрочем, теперь он все равно здесь. Единственная разница – мертвый паренек, коченеющий где-то в кустах.

– Другой камзол! – рявкнул Король. – Бессмертный Король и бессмертный канцлер. Да, и ты тоже, милорд. Люди не любят неопределенности и перемен. Я был королем – и неплохим королем! – так давно, что почти никто уже не помнит, с каких пор. – Он внимательно посмотрел на Дюрандаля. – Да ты не переживай. Один кусок – и ты передумаешь. Я сам пригляжу за тем, чтобы ты проглотил его – хочешь ты этого или нет. – Он расхохотался. – Завтра мы с тобой пофехтуем, сэр Дюрандаль! Что ты скажешь на это, а?

3

Раненого человека, залитого кровью, едущего через Шивиаль хмурым зимним днем, давно должны были бы остановить, а то и, отняв коня, бросить подыхать в придорожной канаве. Ему уже тысячу раз полагалось бы свалиться с седла, ибо мир то проваливался в черную пелену, то снова выныривал из нее. Он приходил в сознание, обнаруживая, что Рубака перешел на усталую рысь, и снова посылал его в галоп. Ох, как болело коченеющее плечо! Он даже не знал верной дороги, но ее, похоже, знал Рубака. Быстрее же, быстрее!

Его вывел из забытья плач, потом оклик и собачий лай. Глупая скотина забрела на чью-то конюшню. Этот чертов жеребец учуял кобылу или просто соскучился по компании. Куоррел попробовал выпрямиться в седле и натянуть поводья, но черный туман сгустился еще ближе, а в висках застучали кузнечные молоты. Крытые соломой домишки показались ему знакомыми. Рубака привез его в единственную теплую конюшню, которую помнил в этих краях, в то место, где ему в последний раз задавали овса – в «Сломанный Меч».

– Нет! Нет! Нет! – Куоррел колол коня шпорами и натягивал повод, пытаясь развернуть его. Потеряв равновесие, он сполз со спины жеребца и упал прямо на заботливо подставленные руки хозяина гостиницы, мастера Твена собственной персоной.

* * *

Его усадили у огня, завернув в несколько одеял, напоив его чем-то горячим вроде бульона напополам с бренди, и попросили завершить рассказ. Плечо обернули заговоренной повязкой, которая когда-то давным-давно принадлежала гвардейцу, но должна была сохранить еще немного целительной силы – так, во всяком случае, утверждал сэр Байлесс. Сэр Байлесс продолжал кричать на беременную женщину, которая кричала в ответ, и на молодого увальня вдвое больше его ростом, и на детей, которые испуганно плакали.

– Да что вы такое говорите, папа, – бубнил молодой увалень. – Он истекает кровью, ему больно. Он ранен и не понимает, что говорит. Ложьте его в постель и зовите знахаря, тогда он, может, и вытянет. Посадите его в седло – так он свалится, не проехав и мили. Вы ж его просто укокошите!

Сэр Байлесс швырнул в него миской – от которой тот увернулся – и рявкнул ему, чтобы он готовил лошадей, а дочери – чтобы та погрела одежду, пока парень не надел ее, а детям – чтобы они заткнулись. Он пнул подвернувшуюся под ноги собаку, чем напугал детей еще сильнее. Этот парень – Клинок, кричал он, крепкий как сталь. Еще супа, шерстяные носки! Говори, парень, говори!

Неужели этот дерганый, брызгающий слюной старый пень был когда-то Клинком? Вторым самого Дюрандаля? Так сказал Парагон, и Байлесс сам подтвердил это – для лорда Роланда, сказал он, все сделаю, а остальным – шиш с маслом. Вся голова его была в клочках седых волос. Он закатывал глаза, брызгал слюной и не умолкал ни на секунду. Говори, парень! Его одежда была вся в заплатах, слишком грязная, слишком короткая для его костлявых рук и ног.

Куоррел сделал глоток и обжег горло. Голова, казалось, кружилась все быстрее и быстрее; должно быть, скоро оторвется и покатится с плеч. Он был так слаб, что не мог сдержать слез.

– Я вам сказал, что они собираются съесть его?

– Ага, парень, сказал. Это меня не удивляет. Эта шайка ублюдков меня уж ничем не удивит. Или тот жирный бандюга, что ими правит. Сказано тебе, принеси парню еще бульона! Это возмещает потерю крови. Дай-ка я сменю башмаки. – Он швырнул пустую бутылку из-под бренди в голову молодого увальня, который увернулся с такой ловкостью, словно тренировался в этом ежечасно. – Томас Писон, делай, что тебе сказано, а не то уноси свои гнусные кости из моего дома и забирай с собой своих вонючих ублюдков! Седлай мне мерина, а сэру Куоррелу его вороного, да поторапливайся. Мы выезжаем через три минуты, или я выпорю тебя конским хлыстом!

4