Золя

В письме к Эдуарду Роду Золя подчеркивает эту тенденцию своего романа: «Меньше всего на свете я думал делать из него (Лазара) метафизика, вернее, последователя Шопенгауэра — во Франции таких не водится. Наоборот, я говорю, что Лазар «плохо переварил» эту доктрину, что он порожден теми пессимистическими идеями, которые имеют у нас хождение. Я взял самый обыкновенный тип человека».

Но вернемся к Полине, выражающей философию жизни самого Золя. «Она принимала жизнь, любила жизнь со всеми ее отправлениями, не испытывая ни страха, ни гадливости, встречая ее торжествующим гимном здоровья».

Все живое и страждущее вызывает у Полины чувство деятельной любви, стремление проявить заботу и ласку. Работать, не гнушаться даже самых малых дел, протягивать руку всем, к кому немилосердна судьба, — таковы житейские принципы Полины. Они не результат какой-либо стройной философской мысли, а просто здоровый инстинкт. Именно такие люди — люди с мировоззрением и мироощущением Полины могут принести пользу человечеству.

Дениза Ле Блон-Золя в своей книге об отце приводит слова известного французского критика Франсиса Сарсе, которые, по ее мнению, выражают суть романа: «Радость жизни» — это «Кандид», перенесенный в наш современный мир».

«Будем возделывать наш сад», трудиться всегда, постоянно, во всю меру наших сил — таким призывом звучит это произведение Золя, перекликаясь и с концовкой знаменитой повести Вольтера и с финалом второй части гётевского «Фауста».

На роман «Радость жизни» появилось много рецензий. Особенно восторженные отзывы исходили от друзей. Поль Алексис в «Ле Ревей» (18/III 1884 г.), Гюстав Жеффруа в «Жюстис» (2/VI 1884 г.), Мопассан в «Голуа» (27/IV 1884 г.) дали высокую оценку новому произведению писателя.

Мопассан выразил свое первое впечатление о романе Золя следующими словами:

«Нашел у себя «Радость жизни» и всю ночь провел за чтением. Хочу сказать вам, не откладывая, что я нахожу этот роман великолепным.

Не осмелюсь утверждать, что это самая замечательная из ваших книг, но мне она нравится больше других и больше других меня захватила.

Я много жил среди людей, похожих на тех, кого вы описываете, и меня взволновала потрясающая, неизменная правдивость их характеров. Мать и Лазар меня особенно поразили. Они удивительно жизненны.

Вообще, читая эту книгу, я испытал такое ощущение, словно окунулся в самую гущу жизни…»

Глава двадцать третья

Золя знал наверняка, что напишет этот роман. К работе над ним он готовился много лет. Он мечтал о нем и как художник и как ученый. На старте «Ругон-Маккаров» (читатель помнит) Золя пометил: «рабочий роман». Это в самом первоначальном списке. А затем более развернуто:

«Рамка одного романа — рабочий мир».

Мы знаем, что в этой записи содержался эмбрион «Западни». Позднее (в родословной семьи Ругон-Маккаров, составленной в 1875 году) он упомянет о «втором романе о народе, с подчеркнуто политическим характером».

Однако к этому второму роману Золя долго не мог подступиться. Он хорошо изучил нравы буржуазии, по рассказам друзей мог судить о верхах общества. В конечном счете души лавочников и банкиров мало чем отличались друг от друга. Различие между ними, если так можно сказать, было скорее количественное, чем качественное. У одних аппетиты были поменьше, у других побольше. Вполне хватало фантазии, чтобы представить себе жизнь в верхах и даже мир Нана и Атласной. Жизнь ремесленников он отчасти наблюдал сам. Но о современном промышленном рабочем, настоящем пролетарии Золя почти ничего не знал. Завесу над «тайной тайных» современного общества еще никто не приподнял, хотя попытки в этом направлении и делались некоторыми писателями. Золя вспоминал «Парижские тайны» Эжена Сю, «Отверженных» Гюго, «Черный город» Жорж Санд. Попадались ему под руку и такие заурядные произведения, как «Стачка шахтеров» Ралля, «Оливье Моган» Шербюлье, «Безумный» Ива Гюйо, «Гризу» Мориса Тальмейера. Об этих произведениях напомнит ему позднее обозреватель из «Фигаро», некий Квидам. Не то чтобы названные авторы не сочувствовали рабочим, нет, они старались разжалобить читателя, поиграть на чувствительных струнках его сердца. Эти «народолюбы», — скажет Золя, — просто мечтатели, которые не ушли ни на шаг дальше гуманистических бредней сорок восьмого года» (Золя — Жоржу Монтервею,8/III 1885 г.).

Золя думал совсем о другом романе — романе социально-философском, в котором проблема века — «борьбы труда и капитала» — была бы раскрыта во всей своей страшной правде. А для этого требовались и время, и опыт, и мудрость.

В начале восьмидесятых годов Золя решил, что ему пора приняться за свой второй роман о рабочих. Об этом мы узнаём все из той же книги Алексиса, которая вышла в 1882 году и которая накануне ее выхода в свет была просмотрена самим Золя. «Автор «Ругон-Маккаров» создаст другой роман о народе: в «Западне» описаны нравы рабочих; остается изучить их социальную и политическую жизнь… стремления и утопии пролетариата, проанализировать все это».