Зоя

Светлая гостиная, украшенная белоснежной мебелью и различными предметами декора, создавала ауру дорогой элегантности. Вечерние лучи солнца поблескивали на темном паркете, а через открытые окна проникали звуки сада — шелест листвы и музыкальные трели птиц.

— Это для меня комплимент! — честно призналась я и удивилась своим словам.

Мне симпатизировала эта девушка. Подобное чувство для меня новое, неопознанное и жутко устрашающее. Я начинала понимать наивных и всегда настроенных на добро глупцов, которых без труда обманывают хитрые и корыстные проходимцы.

— Ты очень хорошо говоришь по-испански. Где ты изучала язык? — заметила Злата.

— Меня учила мама, — я обхватила ладонями теплую белую чашку с кофе. — Она преподавала испанский.

Проницательные серые глаза, казалось, проникали в самые глубины моей души. Уверенность, что мне с трудом удастся утаить что-то от новой знакомой, настораживала.

— А моя мама была испанкой, — грустно усмехнулась она. — С детства я говорю на двух языках.

Я замерла, услышав ее печальный акцент на слове «была».

Она понимающе кивнула и продолжила:

— Да, я тоже сирота. Кроме тети из кровных родственников у меня больше никого не осталось.

— Соболезную! — мое сердце сжалось от искреннего сочувствия.

Я понимала ее как никто другой… Стоп!

— Ты просматривала мою анкету?

Злата вскинула на меня взгляд. Печальные искорки в ее глазах сменились на смущенные.

— Анкету?

— Ну, или вроде того. Ведь я не говорила о том, что у меня нет родителей…

— Не анкету, а резюме. В нем не говорилось ни слова о том, как… Просто, что ты сирота, — сочувствие пронизало ее слова, а грусть пропитала голос: — Я увидела в тебе отражение своей трагедии.

Моя гордость не позволила мне показать, что ее слова задели меня за живое. Я подняла голову, испытывая потребность в реабилитации чувства достоинства.

— Значит, я здесь благодаря… твоей жалости? — я не могла сопротивляться своей гордыне.

Злата спохватилась:

— Что ты! Нет, конечно! Это же не я тебя пригласила! Я не влияю на подобные решения.

Я поджала губы, все еще борясь со своей гордостью. Тысячи раз я жалела о своих поступках или словах, когда поддавалась этому чувству.

— Что-то не так с кофе? — нахмурилась Злата, заметив, как я скривилась, сделав глоток. — Он недостаточно сладкий?

Теперь настала моя очередь смутиться.

— Нет, кофе отличный. Просто… я не особо люблю этот напиток.

— Тогда зачем пьешь?! — удивленно воскликнула она.

— Неловко было отказаться.

Злата коротко рассмеялась и поднялась на ноги.

— Никогда не делай того, что тебе не нравится, Зоя! — забирая у меня чашку, наставляла она. — Что ты предпочитаешь вместо кофе? Чай?

— Воду, — не задумываясь, ответила я.

Злата остановилась на полпути к столовой и удивленно оглянулась:

— Обычную воду?!

— Чай. Зеленый. Если можно.

Она несколько секунд пронизывала меня серым взглядом, а после кивнула и ушла.

***

Первой картиной, предоставленной мне на «лечение», было бесценное полотно «Парусники» великого Клода Моне. Мои руки непроизвольно задрожали, когда я начала очищать ее от грязи, пыли и искала микротрещины под увеличительным стеклом.

Запах растворителя смешанный с другими средствами для реставрации картин терзал мое чувствительное обоняние. Пришлось открыть окно и дверь студии, чтобы впустить стремительный поток воздуха. Я выключила музыку и прислушивалась к незнакомым звукам, которые проникали с улицы.

Волнительно-трепещущее предвкушение чего-то волшебного и прекрасного поселилось во мне. Оно витало в воздухе этого дома и города. Словно кто-то исписал словами-предсказаниями каталонские стены невидимыми красками; манящая тайна проникала мне под кожу и дарила предчувствие вдохновляющих событий.

Впервые за долгое время я испытала такое далекое и уже давно позабытое чувство, которое называется… э-э-э… кажется, «счастьем»?

Мама, я боюсь этого чувства! Я страшусь радости, боюсь позволить себе быть счастливой. Ведь разочарование и утраты для меня привычнее. Они закалили меня и не давали ни на минуту забыться. Я всегда начеку с той поры, как раны на сердце затянулись и превратились в вечно ноющие шрамы.

Неужели я получила взамен своих потерь этот робкий намек на счастье?

Ох, что же я несу-то?! Ах, мамочка и папочка, никто и ничто не заменит вас в моем сердце! Простите меня, мои любимые родители. Ваша дочь не хотела вас огорчить! Я помню, как обещала вам, что сделаю все, чтобы вы гордились мной. Так и будет, мои родные, вот увидите!

Мои мысли прервал звук подъехавшего к дому автомобиля, а после двойное хлопанье дверей. Машинально я стала прислушиваться к приближающимся ко мне голосам мужчин, которые прерывались их коротким смехом.

Входная дверь открылась, и я услышала молодой, напористый голос, принадлежащий Виктору Эскаланту.

— А дом неплохо выглядит, согласен? — узнала я его манерную речь с легким растягиванием слов.

— Абсолютно не в моем стиле, — ответил мужчина протяжным баритоном с едва уловимой хрипотой, и я невольно застыла с кисточкой над рамой картины Клода Моне. — Здесь все требует срочного ремонта!