Зодчий

Харунбек промолчал.

— Ну, говорите же!

— Побеседуем об этом лучше в пути, — сказал Харунбек. — Сейчас не время, да не место! Ждать мы не можем. А вас я знаю давно.

— Сон это или явь? — воскликнула Бадия. — Что происходит? Зульфикар-ага, я ровно ничего не понимаю.

— Во всяком случае, я не враг вам, — медленно проговорил арбакеш. — И не хватайтесь то и дело за кинжал!

— Отец мой жалеет и скорпионов и змей — это его беда, — сказала Бадия и отошла к арбе. Она села рядом с отцом.

Взяв в руки дамасскую саблю Низамеддина, Харунбек дважды воткнул ее в грудь Караилана. То же он сделал и с его спутником. Действовал он с каким-то странным спокойствием. Зульфикар и Заврак помогли ему забросать трупы песком.

— Если это действительно Караилан, то он уже давно гоняется за мною, — объяснил Харунбек своим спутникам. — Лишь бы на самом деле это был Караилан, а не какой-нибудь глупец разбойник. Я рад, что голова змеи, ползущей за господином зодчим, размозжена моими руками…

— Ведь вы же сами не визирь, не зодчий, почему же он преследует вас, да еще давно, по вашим словам? — спросил Зульфикар.

— Расскажу потом, — неохотно отозвался арбакеш.

Они бегом догнали арбы и уселись на свои места.

Бадия внимательно рассматривала арбакеша. Оказывается, он знает, что вовсе она не юноша, и к тому же без страха, собственной рукой расправился со злодеями. Ей чудилось, будто она видит перед собой не простого человека, а богатыря, подобного неутомимым в битве и отважным Джалаллиддину Мангуберди и Тимуру Малику, которые громили врага, брали приступом крепости. Она догадывалась, что на душе у этого человека есть какая-то тайна и он ревниво хранит ее. Сидя рядом с отцом, Бадия время от времени исподтишка поглядывала на Харунбека.

И снова перед путниками простирались степи да пустыни. То, что произошло у степного колодца, камнем лежало у каждого на сердце. Все молча сидели в раздумье.

— Не из Майманы ли вы? — спросил зодчий у Харунбека.

— Да, устад, из Майманы.

— А в караван-сарае вы сказали, что из Бало Мургаба.

— Отчасти и из Бало Мургаба… Там у меня братья, родственники. Жил я и в Бухаре, и в Шахрисябзе, и в Самарканде, и в Балхе, и в Калласаркоре, Оби Кайсаре, Давлатабаде. При случае и называю эти места.

— Оказывается, вы повидали немало городов, — сказал зодчий, — наверное, в качестве арбакеша побывали во всех этих местах?

— Не без того. Но вообще-то я, как и мой отец, — ткач.

Сердце зодчего замерло. Он внимательно разглядывал арбакеша. «Харун-ткач?!»

Глава XXVI Люди познаются в пути

Незнакомцы, назвавшие себя чабанами, почтительное внимание Абдулазиза в Андхуде, Харунбек-ткач — слишком много переживаний обрушилось на старика зодчего. Да и вообще кругом одно горе. Шутка ли, ведь не двух овечек зарезали в степи — умертвили двоих, — вот что пугало и волновало его. Харунбек говорит, что размозжена голова змеи. Может быть, и змеи, но для зодчего, в жизни своей не обидевшего и мухи, это хладнокровное убийство стало огромным потрясением. Смерть сына — да можно ли смириться с этим! А вот случай на празднике у подножия Кухисиёха, когда его родная дочь заколола напавшего на нее негодяя! Всю жизнь зодчий не знал другого дела, кроме строительства, расчетов, кроме радости созидания, и был сейчас растерян и испуган.

— Ничего не бойтесь, отец, по словам арбакеша, голова змеи размозжена, и нам ничто не угрожает, — обратилась к нему Бадия.

Зодчий вздрогнул.

— Что? Что ты сказала?

— Я говорю, что наши преследователи были разбойниками, а не мирными чабанами. Ну скажите сами, к чему чабанам столько яда, кинжалов, фальшивых бород?

— А может, они преследовали не нас, не нам собирались мстить?

— А если и не нам, если даже другим? Все равно мы не могли этого допустить. Иначе бы зачем Байсункур послал с нами своих охотников? Теперь я верю, что он хотел уберечь нас. Наш враг не Байсункур-мирза, и слова его оказались правдой. А этих двух пригнала сюда их собственная смерть.

— Ты говоришь так, словно ты не дочь зодчего, а дочь палача.

Бадия потупила глаза.

— Пройдут ли когда-нибудь эти черные дни, о великий боже! Каюсь в грехах своих перед тобою, прости нас, владыка, и помилуй, — прошептал зодчий.

— Пройдут и эти черные дни, — вмешалась в разговор Масума-бека. — Говорят же мудрые люди, что если пятнадцать дней в месяце были черными, то следующие пятнадцать будут светлыми. — Уже давно, затаив дыхание, она прислушивалась к разговору, осторожно поддерживая кувшин с шурпой, боясь ее расплескать.

— Если бы они не убили моего брата, разве я стала бы такой жестокой? — заметила Бадия.

— Успокойся, дочка, и помни, что ты у нас одна, ты нам теперь и дочь и сын. Хватит проливать кровь. Все от бога, молись всевышнему, кайся в грехах своих.

Бадия опустила голову и зашептала что-то, и, желая успокоить отца, трижды промолвила: «Каюсь, господи!»

А вокруг тянулись бескрайние пески. Огибая темнобурые холмы, медленно ползут три арбы.