Зодчий

— Народ давным-давно не верит ни чиновникам, ни должностным лицам, — заметил Али-водонос. — Да и как прикажете им верить? Когда человека обманывают раз, второй, третий, он в конце концов теряет веру и отворачивается от лжецов. Только побаиваются их, конечно, — у каждого ведь семья, дети, — иначе всех злодеев давно бы порубили саблями, да и государя заодно сменили бы. Но главное то, что все эти вельможи, все эти чиновники не чувствуют, не понимают, какую ненависть и гнев разбудили они в народе. Знай они это, вели бы себя иначе, ручаюсь вам.

— Эти слова — не ваши слова, будьте осторожны! Прошу вас, будьте осторожны!

— Вы правы, гончар, — осторожность никогда не мешает. Но ведь терпение уже истощилось!

— Говорите все, что угодно, только царский двор не задевайте. Боюсь, как бы вам не пострадать.

— И то правда!

— Помните об этом, братец, вы человек бедный, пришлый. Не дай бог, еще пострадаете за вашу смелость.

— Верно говорите, гончар! Но хочу сказать вам, что если вельможи не уймутся, то у людей наверняка лопнет терпение.

Устами водоноса вешала сама истина, чувствовалось, что кто-то внушил ему все эти мысли. И гончар, отправившись домой, все думал и думал о его словах, ему становилось страшно — не стоит шутить с властью государя, на этом деле недолго и голову потерять. Взять хотя бы такого прославленного человека, как зодчий: дунули, и след его простыл.

Лишили же власти и Сулейманбека, а уж как перед ним все дрожали. И в то же время повесили Низамеддина и его товарищей, храбро сражавшихся за государя. Ох, до чего же сложна и запутанна жизнь, неисповедимы пути господни, перемешаны людские судьбы. Что делать и где искать правду?

От Китая до Халеба, до Египта и Стамбула и далее, до Индии, Золотой Орды и реки Иртыш, простираются владения Тимурхана. Но эта необъятная держава стояла сейчас на пороге неминуемого своего распада.

Такого огромного государства не существовало вот уже восемь сотен лет по мусульманскому исчислению. Ни Дарий, ни Искандар, ни Чингисхан, ни Мамун, ни Джамшид, ни Махмуд Газневи — никто из великих этих завоевателей не сумел объединить под единой властью такого количества земель, не смог создать столь обширного государства. А хуруфиты? Не вестники ли они близкого распада господства тимуридов?

Гончару Абуталибу трудно было понять то, что происходило вокруг, и это мучило и томило его. Надо, непременно надо поговорить с кем-нибудь, пусть кто-нибудь знающий растолкует ему то, чего не в силах постигнуть он сам. Поэтому в среду он отправился — к мастеру Хасанбеку.

Там было тихо и мрачно. Печаль по сыну Шадман-беку, не вернувшемуся из Ферганского сражения и зарытого в чужой земле его другом Низамеддином, все еще витала в доме. А самого Низамеддина, похоронившего друга в дальней стороне, лишили жизни в родном городе. Тяжка, ох и тяжка горечь невозвратимых утрат.

Абуталиб рассказал хозяину о своей беседе с Али водоносом, и Хасанбек одобрил и поддержал все слова Али. Добавил, что в Герате действительно становится все больше недовольных, что поэты и ученые покидают Хорасан и стремятся в Мавераннахр, в Самарканд и Бухару под покровительство Мирзы Улугбека.

— Ходят слухи о том, что Улугбек собирается строить новые медресе в Бухаре, Самарканде и Гиджуване.

Так что работа для нас найдется и руки наши пригодятся всегда.

— А тем временем Сулейманбек и Ахмад Чалаби скатились, как говорится, на самое дно жизни.

— Я знал, рано или поздно для них такой день наступит.

Долго еще сидели они беседуя, не раз добрым словом помянули зодчего Наджмеддина. Ведь без него Герат словно осиротел.

Прошло еще несколько дней, и по городу пошли разговоры, что недобрые слухи о зодчем распространял Ахмад Чалаби, теперь уже об этом знали все, и имя зодчего Наджмеддина Бухари снова произносилось с уважением и ставилось рядом с именами Табризи и «властителя слова» Лутфи, устада Кавама и мавляны Шарафиддина Али Язди…

Окруженный презрением и отвергнутый двором, Су-лейманбек поспешил убраться в Шираз под крылышко Ибрагима Султана. Распродав все свое имущество, собрался было уехать и Ахмад Чалаби, но неожиданно его разбил паралич и у него отнялась не только нога и рука, но и язык. Он пролежал три месяца, и его лечили все табибы, которые только нашлись в Герате. Наконец больной поднялся, но это был уже не прежний Чалаби: тощий, с желтым лицом и потухшим взглядом. Однако работа ему нашлась. Охотившийся за хуруфитами Мухаммад Аргун поручил ему сидеть ежедневно на людных улицах города и на базаре, слушать, что говорят люди, и следить за подозрительными, такими, например, как Али-водонос, замечать, с кем встречаются и беседуют подозреваемые, куда ходят и кто, кроме учащихся, посещает медресе Алия.

Так каждый день Ахмад Чалаби давал отчет людям Мухаммада Аргуна.