Зодчие

– Покорно прошу, дорогие гости, простить нас за то, что мы осмеливаемся предлагать вашему утонченному вкусу такие простые, наспех приготовленные яства.

Гости, тоже по обычаю, восхваляли блюда в преувеличенных, цветистых выражениях:

– Если бы аллах дал нашим слабым ногам силу и резвость обойти все четыре стороны света, нигде бы наши глаза не порадовал вид столь вкусных, превосходно приготовленных блюд…

– Наши жеребята вскормлены старой соломой, их мясо жестко…

– Ты ошибаешься, дорогой Музафар-мулла: это мясо нежно, как самый свежий, сочный урюк, оно пахнет лепестками роз, которыми вы, очевидно, откармливали ваших жеребят…

Во время обмена любезностями блюда следовали за блюдами. Подавались цыплята, приправленные сладким луком; шашлык; похлебка с бараниной и пшеном; рис, сдобренный пряностями; жареные телячьи ножки, куропатки с соусом из сушеных слив; пирожки с творогом, напоминающие вареники; простокваша, салма, баклава,[119] баурсаки[120] с медом, халва… Слуги обносили гостей шербетом и кумысом, айраном.[121] Хмельные напитки религия запрещала, и Кулшериф-мулла делал вид, что не замечает, как слуги подают гостям пиво, бузу, арак.[122] А вышколенные рабы, поднося гостю чашу с бузой, улыбаясь, говорили:

– Прошу тебя, достопочтенный, принять из моих недостойных рук этот сосуд с кумысом, очень плохо приготовленным руками наших ленивых женщин.

Гость, с наслаждением выпив бузу, крякал и отвечал:

– Кумыс хорош! Видно, ваши кобылицы питаются благовонными травами, и руки ваших женщин могли бы взбивать пуховики для праведников, почивающих в райских садах…

Завершилась подача блюд великолепно приготовленным пилавом Хоть пир у Кулшерифа и был уловкой, предназначенной замаскировать созыв курултая, но достоинство сеида требовало, чтобы он был ничуть не хуже обычных его роскошных пиров.

Во время обеда слух гостей услаждала музыка, доносившаяся из соседнего зала.

Когда гости насытились, дворецкий подал знак. Проворные рабы очистили столы от остатков обеда, поставили драгоценные вазы и блюда с урюком, кишмишом, фигами и удалились.

– Аллах велик!.. – начал Кулшериф среди настороженного молчания.

Гости понимали, что не для простого угощения созвали их во дворец первосвященника, и ждали разрешения загадки.

Музафар-мулла уже знал от Джафара мирзы о близкой смерти хана. Еще во время пира, угощая собравшуюся знать, Музафар с трудом сдерживал волнение, а теперь его нетерпение дошло до крайних пределов. Что скажет отец? Будет ли он призывать к продолжению борьбы против русских или заговорит о примирении с Москвой?

От этого зависело – жить или умереть Кулшерифу. Честолюбивые мечты о первосвященническом престоле, казалось таком близком и доступном, довели Музафара до готовности собственноручно влить яд в пищу отца. Но чтобы уничтожить сеида Казани, нужна была веская причина, иначе преступление могло обратиться против самого преступника. Музафар-мулла помнил предупреждение султана: пока Кулшериф против русских, его особа неприкосновенна.

Весь во власти противоречивых чувств, Музафар вздохнул почти с облегчением, когда сеид снова заговорил после долгого раздумья.

– Аллах велик! – повторил Кулшериф. – В своей неизреченной милости он посылает нам горе, он не хочет, чтобы мы среди роскоши и неги зажирели, как бараны, которых откармливают под нож мясника. Друзья и братья! Вы все знаете, как долго боролся с урусами славный Сафа-Гирей, да будет ему лучшее место в райских садах, потому что по земле нашему хану уж не ходить…

– Как? Что такое? Разве хан скончался? – послышались испуганные возгласы. – Говори скорее, святой имам!

– Звезда нашего счастья, пресветлый хан Сафа-Гирей лежит на смертном одре!

– Горе, горе! – возопили крашеные бороды. – Великое горе!

Сеид рассказал о несчастье, случившемся с ханом.

– Вы, знатнейшие сановники Казани, вы, избранники всевышнего, должны решить, кому править после кончины Сафа-Гирея. Нельзя допустить смуту: ею воспользуется Москва и вновь попытается наложить на нас руку…

– Нет, нет! – зашумели взволнованные голоса. – Не допустим московитов хозяйничать в Казани!

– Храбрый наш Сафа-Гирей, защита веры и гроза врагов, угасает, – снова возвысил голос сеид. – А сыну его, Утемыш-Гирей-хану, только два года от роду. Правда, мать его, царица Сумбека, наделена не женскими добродетелями – умом и храбростью, но не ей же стоять во главе войска, не ей бороться с урусами, которые так упорны, что, глядя на них, сам сары-сабур[123] раскрошится…

– Много раз приходили к нам урусы – и уходили ни с чем, – отозвался мрачный князь Кебяк.

– Уходили, а свои города возводили на наших землях, – живо возразил представитель московской партии Камай-мурза. – Когда на Сахиб-Гирея урусы приходили – в 901 году[124] то было, – до Казани не дошли, а город на нашей земле, на устье Суры-реки, поставили: Василь-городом назвали в честь своего князя Василия. Вы, правоверные, знаете, чего нам этот город стоит, как он нас стеснил…

– О-о, знаем, знаем! – послышались раздраженные голоса.