Зодчие

Откуда-то вывернулся другой литейщик, тоже в кожаном фартуке, с таким же зеленовато-бледным лицом, усыпанным черными точками.

– Как это тебя, Гаврюха, угораздило?

Гаврюха погладил опаленную бородку:

– Сам не знаю! То ли меди не хватило?

– Вот и заработал!

– Ништо! У нашего брата спина дубленая!

К пушкарям подошел Ордынцев:

– Где мастер Мартын Туровец?

– Вон ходит, литцов[110] проверяет. А ты кто же таков будешь?

– Меня царь поставил вашим главным начальником.

– Вона! К нам главные начальники сроду не заглядывали Али ты другого складу?

– Я другого складу и есть, – улыбнулся Федор Григорьевич и пошел к мастеру.

Мартын Туровец, родом с Украины, был одним из лучших знатоков пушечного дела. Литейщики боялись Туровца, но уважали за то, что без вины не наказывал, посулов и поминков из подчиненных не выколачивал, как другие мастера.

Старший мастер Туровец ходил с тонкой железной тростью: ею он наказывал виновных на месте преступления. Ребята выкрали трость. Туровец в тот же день приказал выковать новую – потолще. Стянули и эту. Мартын опять промолчал и обзавелся тростью еще более увесистой.

– Старика не перехитришь! – решили литцы и подбросили первую украденную трость.

Мартын ухмыльнулся, принял трость – тем дело и кончилось.

Федор Григорьевич подал Туровцу царский указ. Пока мастер читал, Ордынцев рассматривал его. Украинец был низкоросл, плотен; румяные щеки, живые серые глаза под кустистыми бровями. Щеки и подбородок мастер брил по украинскому обычаю, зато носил густые казацкие усы.

– Рад я, Федор Григорьевич, что убирают от нас Мусина-Пушкина. От него толку было, как вот от этой болванки! – Мастер ткнул ногой медную чушку. – И позволь ты мне, старику, сказать тебе прямое слово: коли ты сюда будешь заглядывать раз в год по обещанию, то и у тебя дело не пойдет.

– Я не затем сюда послан, чтобы только государево жалованье получать, – заверил мастера молодой стольник.

– Ну тогда – добро пожаловать! – широко улыбнулся Туровец.

Ордынцев горячо принялся за дело. Работа вдали от грозного царского взгляда, вдали от дворцовых хитростей и сплетен увлекала Федора Григорьевича. На свои силы и способности он надеялся, и не напрасно. Он с головой ушел в работу. В скромном кафтане и высоких кожаных сапогах он с утра до вечера ходил по Пушечному двору, беседовал с мастерами и рабочими, старательно изучал премудрости литейного дела.

Нередко можно было видеть, как Ордынцев тащил вместе с работниками тяжелую пушку.

– Вот это боярин так боярин! – восхищались литейщики. – Такой наладит дело по-настоящему!

Работники полюбили Ордынцева, хотя он был строг и с первых же дней потребовал навести порядок на Пушечном дворе. Но нельзя было обижаться за строгость на человека, который сам работал не покладая рук и совсем не считаясь со своим высоким положением.

Дома Ордынцев читал латинские книги по литейному делу, закупленные по его просьбе посольскими дьяками за границей. Результаты упорной работы сказались скоро.

После наблюдений над выплавкой меди из руды и долгих размышлений Федор Григорьевич завел разговор со старыми литейщиками.

– Худо, литцы, работаем!

– А что тебе у нас не показалось? – обиделся Гаврюха Корень.

– Грязно, руды много попусту изводим, угар большой.

– Не нами заведено – отцы и деды так поставили.

– Не все ж по дедовскому разумению жить, надо и своим разумом раскидывать.

Ордынцев сделал чертеж новой печи, посоветовался с Мартыном и другими мастерами. Для опыта переложили одну печь – вышло хорошо. Стали перекладывать и другие печи.

Деятельность Ордынцева на Пушечном дворе не укрылась от внимания Ивана Васильевича, и царь был доволен, что его любимец оправдал возлагавшиеся на него надежды.

* * *

Голован стал известным на Москве мастером. Не раз предлагали ему в артелях место старосты, но Андрей отказывался, подобно Никите Булату. Не связываясь с мелкими хозяйственными хлопотами, Голован мог руководить сразу двумя стройками, отдавая одной утреннее время, а другой – вечернее.

Голован и Аким Груздь жили очень скромно, большую часть своего заработка зодчий откладывал на выкуп наставника.

По вечерам в домик Андрея часто заглядывали старший дворецкий и тиун Ордынцева.

Тишка Верховой, напротив, старался встречаться с молодым мастером как можно реже. Судя по себе, он ожидал от Андрея всяких неприятностей, вроде доноса о воровских делах его, Тихона, во время московского мятежа.

«И угораздила его нелегкая поселиться на нашем дворе! – злобно думал Тишка. – Нешто поджечь? А какой прок? Еще попадешься… А он все равно новый дом поставит – что ему, строителю!..»

А у тиуна были две дочери на выданье, и он мечтал породниться с Голованом, завидным женихом. Тиун и старший дворецкий любили слушать рассказы Андрея о том, как он ходил по Руси с Никитой Булатом. Об одном лишь умалчивал Голован: как он попал в кабалу к князю Оболенскому и как оттуда сбежал. Андрей опасался недаром: если бы его признания дошли до Мурдыша, княжеский тиун обязательно поднял бы кляузное дело, и много пришлось бы Головану потратить сил и денег, чтобы оправдаться перед дьяками, жадными до взяток.