Знойные ветры юга ч.2

Младший сын Горана сам о собольей шапке мечтал давно, но пока носил каракулевую папаху с золотой кокардой в виде волчьей головы. Боярский сын был самую малость тщеславен. Могучий и свирепый, словно зверь, в честь которого был назван, он привел в Далмацию роту егерей, которыми в Тайном Приказе и командовал. Полторы сотни охотников и звероловов, что в лесах и горах были, как дома, шли на лыжах, одетые в белые маскировочные халаты. Сын боярский великим государственным умом не блистал, зато бойцом и тактиком был отменным. Он взял под командование отряд воинов, обученных князем для проведения тайных операций. Они же проводили полевую разведку и брали языков в походе. Они же могли точным выстрелом из кустов лишить какое-нибудь племя толкового вождя, чем сберегали войску немало жизней.

Все три сына Горана служили Моране, и их обязанности разделились как-то сами собой. Брат Тур ловил душегубов и воров, отправляя их на каторгу, или развешивая вдоль дорог в самых живописных позах. Все зависело от потребностей в рабочих руках у соляной промышленности Словенского княжества. Жупан Горазд, который знал свою убыль за сезон плюс-минус пять голов, слал телеграфом заявки на людей каждые три месяца. Сеть башен дотянулась уже и до крайнего юга княжества. Ворон же занимался политическим сыском, подкупая служанок, ключниц и даже дворовых мальчишек, которые за пригоршню меди стучали на своих хозяев так, что позавидует голодный дятел, терзающий беззащитное дерево в надежде вытащить упитанную личинку из-под его коры.

Своих коней егеря оставили в Салоне, чтобы пройти полсотни миль до безымянного ромейского городка, в котором теперь правил Клук, князь балканской ветви племени хорватов, которые лет сто назад откололись от своих братьев, так и оставшихся жить чуть восточнее Праги.

Городок показался как-то внезапно, он словно выпрыгнул из-за леса. Здесь и в хорошие времена проживала от силы пара тысяч христианских душ. Теперь же тут обосновался сам князь Клук, его жены, ближняя дружина с семьями и пара сотен рабов из местных. И все они укрылись за невысокими стенами, сложенными из обломков общественных зданий, которые растаскивались на кирпичи еще со времен Аттилы, огнем и мечом прошедшего по этим местам. Когда твою землю опустошил «Бич божий», выбор между театром и городскими укреплениями становится прост и очевиден.

— Часовой один, старшой, — егерь, заросший до глаз чех, ударил кулаком в грудь. — Ножом возьмем, даже не пикнет.

— Верши, Ота, — кивнул Волк, который уже распланировал будущую операцию, оглядев городок с ближайшего холма.

Егерь кивнул и скрылся в предрассветной темноте. До восхода оставался примерно час, и этот час нужно потратить с пользой. Легкая тень мелькнула у стены, куда взлетел трехзубый крюк с веревкой. Железо глухо звякнуло о камень, но ветер, который нес куда-то ледяную поземку, утащил в сторону и этот звук. Часовой ходил у ворот туда-сюда, приплясывая от пробирающего до костей холода. Он с надеждой поглядывал на небо, ожидая первых лучей солнца. Ведь тогда наступит его очередь идти спать, а стражу примет другой бедолага, которого вытащат от теплого очага и уютного бабского бока.

Всхлип часового был коротким и тихим. Нож, который князь называл непонятным словом «финка» перерубил шейные позвонки и прорезал гортань. Потому и закричать часовой не смог. Название у ножа было дурацкое, зато сам нож убоистый, и для потайных дел подходил, как нельзя лучше. Через минуту тяжелый брус, запиравший ворота, был сброшен, а в город потянулись бесшумные тени, груженые вязанками валежника.

— Дома, где рабы живут, не трогать! — скомандовал Волк. — Воинов бить без пощады! Баб и детей — выпускайте. Пусть бегут. Нам они без надобности.

— А если мальчонка какой с ножом кинется? — спросили воины. — Или баба дурная?

— Коли оружие в руки взял, значит, воин, — ответил, подумав, Волк. — Воина не зазорно убить. Вопросы? Нет? Поджигай!

Предрассветная тьма, она самая темная, а потому, когда первые языки пламени взметнулись к черному безлунному небу, яркий свет резанул по непривычным глазам. Вспыхнули все дома, кроме лачуг и самого большого строения, где поселился сам князь Клук.

— А чего вон тот дом не палим, старшой? — спросил чех, преданно заглядывая начальству в глаза.

— Вот ты недалекий, все-таки, Ота, — покровительственно сказал Волк. — Во-первых, там казна хранится. А казна — это добыча. Нам с нее доля положена. А во-вторых, мне одежда нужна, что в том доме лежит. Вся, до последней тряпки.

— Одежда? — раскрыл рот Ота. — А на кой она тебе? Ты что, вконец обносился, старшой?

— Там облачение ромейского патрикия лежит, — терпеливо пояснил Волк. — Большие такие четырехугольники на ней впереди и сзади нашиты. И пестрая та одежда до того, что кровь из глаз закапать может. Вот она-то мне и нужна. А остальное себе забирайте. Мне ношеное тряпье без надобности.

— Ты что, одежду патрикия носить станешь? — еще больше поразился Ота, который командовал взводом, а потому имел право на некоторые вольности.