Знойная параллель

Сижу, прислушиваюсь к каждой фразе. Черт возьми, эти штабисты, кажется, ничего моего не оставили. Еще час назад я чувствовал себя композитором, музыку которого будет исполнять прекраснейший оркестр под руководством опытного дирижера. Но сейчас я страшусь даже назвать себя соавтором столь величественного и мудрого произведения. О «плане Маршалла», конечно, они оставили. И о том, что авиаторы — это надежные соколы и что-то в этом роде, — тоже осталось. Но в основном, все переиначили. Я слушаю доклад в полной растерянности, а Чары тихонько пожимает мне руку и шепчет:

— Молодец, Марат. Не думал, что так хорошо получится.

Костя, с другой стороны, тоже подхваливает.

— Хорошо ты о Коляде написал... Этот ас достоин.

И тут «батя» начинает рассказывать о подвиге Хатынцева. Оказывается, мой командир почти всю войну был в звании старшины. Вкалывал механиком в легкомоторной авиации и сам постепенно научился летать на «По-2». И вот, под Будапештом пошли наши штурмовики бомбить какую-то переправу: с заданием отлично справились, но и потеряли в бою майора Брусницына, комэска первой эскадрильи. Должность его тогда принял Михайлов. Он дружил с Брусницыным — одновременно кончали летное училище. В тот день, когда погиб Брусницын, Михайлов сказал: «Умру, но сожгу это гнездо черных «мессеров».

Фашистский аэродром располагался где-то в пятидесяти километрах, но где именно, можно было лишь предполагать. И вот старшина Хатынцев со стрелком Риммой Дорониной летят ночью на разведку. Взяли с собой, на всякий пожарный случай, десятка два зажигательных бомб. И надо же, вышли прямо на немецкий аэродром. Небо тут просвечивалось прожекторами. А «По-2» прокрался над деревьями, четырежды прошелся вдоль немецких стоянок взад-вперед и сжег почти все мессершмитты...

«Батя» смотрит в зал и торжественно оповещает:

— Ну, Хатынцева все вы знаете. Он уже поднимался на сцену. А Римму Доронину, видимо, не все помнят. А новички и вовсе не знают. Римма Алексеевна приехала на наши торжества из Москвы. Пожалуйста, поднимитесь сюда, Римма Алексеевна.

Красивая девушка в кожанке, с распущенными волосами, бойко поднимается на сцену. «Батя» вручает ей орден Красной Звезды и продолжает доклад...

Доклад кончается под бурные аплодисменты. Замполит объявляет об окончании торжественной части, и мы направляемся к выходу. Теперь — в столовую.

Сержантская столовая — все равно что крытый стадион. В то же время она всегда мне напоминает гридницу киевского князя Владимира из кинофильма «Руслан и Людмила». Когда я вхожу в столовую, я всегда вспоминаю пушкинские строки:

С друзьями в гриднице высокой Владимир-солнце пировал!

Причем, чем лучше у меня настроение, тем громче и торжественней я произношу эти две строчки. Но сегодня я промолчал.

Все усаживаются за столы, поставленные вдоль стен. Садимся поэскадрильно. Хатынцев — напротив, рядом с Риммой Дорониной. В глаза он мне не смотрит, и я знаю — почему. Он думает, что это я его в докладе превознес. Откуда-то выведал о его подвиге — и превознес.

— Товарищ лейтенант, — окликаю я. — Это не я писал...

— Ух, жук! — грозит он мне пальцем. — Сидели на аэродроме, балакали — ни слова не спросил, а тут наговорил всякого!

— Товарищ лейтенант...

— Ладно, — отмахивается он и наполняет стаканы. — Спросил бы, и ляпов не было. А то выдумал зажигательные бомбы! Откуда им взяться? Риммочка, скажи ему, чем мы зажгли немецкий аэродром!

Римма Доронина смотрит на меня, пожимает худенькими плечиками и говорит:

— По-моему, бутылками с горючим. Ну-да... Бутылками с горючей смесью...

Банкет по случаю десятилетия начинается. Там, у раздаточного окна кто-то произносит тост. Кажется, начальник штаба.

Потом начались танцы. Вальс, фокстрот, танго... Я немножко захмелел: отвага плещет через край. Подхожу к майору Михайлову:

— Товарищ майор, разрешите станцевать с вашей женой?

— Ты ее спрашивай. Меня-то зачем? — недоумевает он.

— Молодо-зелено, — говорит Маша. — Идем, сержант. Только место для танцев тут не очень подходящее. Надо бы подсказать командиру полка, чтобы распорядился перенести торжества в клуб. Киносеанс, наверное, уже окончился. Саша, — просит она мужа, — поговори с Ребровым.

— Пока танцуйте, сейчас устроим.

Действительно, минут через десять старшина полка Селезенкин объявляет, чтобы все шли в клуб: веселье продолжится там.

По дороге в клуб Маша спрашивает:

— С Тонечкой своей давно в последний раз разговаривал?

— Накануне полетов.

— Хочешь, зайди... Сейчас там мой сменщик.

Я охотно согласился. Маша сама садится к аппарату. И вот уже у телефона Тоня.

— Тонечка, это я... Здравствуй!

— Здравствуй, милый. Я тебя сразу узнала. У тебя такой характерный голос...

— Как самочувствие, Тоня?

— Немножко хандрю, Марат. Приезжай скорей. Наверное, это от скуки. Сегодня смотрела на ваш воздушный парад и все время думала о тебе.

— Я тебе махнул рукой, когда пролетали над Хурангизом! Видела? Нет? Я так и думал... Надо быть повнимательней! — хохочу я.

— Ладно тебе, ты как всегда с шуточками! А я не могу без тебя, Маратка. Я все время думаю только б тебе. Приезжай...