Знойная параллель

— Берды-ага, — вставляю я слово. — Вы забыли о Караше Иомудском. Он же — туркмен. И это по его трассе идет многотысячный отряд из тридцати шести национальностей...

— Да, да, сынок, ты прав, — вдруг подобрев, соглашается Кербабаев. — О Караше мы совсем забыли. Да, конечно, это наша гордость. Вот таких нам побольше надо...

Через два дня подъезжаем к зеленым воротам городка танкистов. Дежурный офицер, давно осведомленный о нашем приезде, велит открыть ворота. Двое солдат распахивают их. Внутри городка видны казармы, складские помещения и зачехленные танки, стоящие в длинный ряд. Мне невольно вспоминается мой родной Хурангиз. Только там были не танки, а самолеты. А ребята точно такие же, как эти, что встречают нас. Вот и офицер, чем-то даже похожий на моего командира Хатынцева, докладывает командиру полка о том, что полк по случаю торжества построен. Полковник принимает рапорт, командует «вольно» и подходит к нам. Пожимает руки начальнику политотдела «Каракумстроя» Еременко, Кербабаеву, Ковусу, Чары, Бердыназару — всем по порядку.

Освоились, входим в клуб. Поднимаемся на сцену и садимся на две скамейки у длинного, накрытого красной скатертью, стола.

Командир полка вечер проводов уходящих в запас воинов-танкистов объявляет открытым и тотчас гремит оркестр. Музыканты играют выходной марш. Все в зале встают. Встаем и мы.

Знаменосцы выходят на сцену со знаменем полка.

Вслед за знаменосцами поднимаются на сцену тридцать шесть сержантов и солдат: это водители и механики танков. Командир полка называет поименно, и зал рукоплещет им. Чары сидит рядом со мной и говорит тихонько:

— Они еще до нашего приглашения сговорились ехать на стройку канала.

Слово дают Кербабаеву. Он не выходит на трибуну. Он говорит с места. Только встал и поклонился воинам. Начинает, как всегда, очень тихо:

— Дорогие товарищи, вот мы все, сидящие здесь, вот Бердыназар, вот другие мои молодые друзья, мечтаем поскорее увидеть новую Каракум-реку в песках. О ней столетиями мечтали наши предки. Мой отец не дожил до этого дня. Вот у Бердыназара отец тоже мечтал о канале счастья. Но только нам выпало счастье увидеть это чудо двадцатого века. Теперь так...

Вы знаете, товарищи, какие умные и способные руки нужны на стройке. Вот мы пришли благодарить дорогих наших танкистов за их патриотический порыв, за подвиг во имя труда...

Потом читаем стихи. Первому, как ни странно, Берды-ага дает слово Эдику Балашову. Я затаил дыхание. А он спокойно подходит к трибуне и начинает. «Канал - это новые урожаи хлопка. Канал — это арбузы и дыни». И вдруг, повышая голос, восклицает:

— Канал — это чайки в пустыни! Это розовые фламинго в голубой воде Каракум-реки!

Солдаты оживились и аплодируют. Молодец, Эдик, молодец. И тут он начинает читать свою сказку. Она красива и слушается с интересом. Какой-то шах хочет узнать — почему у фламинго розовые ноги, но ему не может никто ответить: ни мудрецы, ни звездочеты. И, читая отрывок, Эдик не открывает секрета, почему у фламинго розовые ноги? Но спросить никто не решается. А место на трибуне уже занимает Юра Рябинин. Стихи у него отточены и направлены прямо в цель:

Пустыня, зловеще застынув,
лежит и не думает сдаться...
Как можно любить пустыню?
С пустынею нужно драться!

Следом за Юрой читаю стихи я. О комиссаре Полторацком. Их я написал уже здесь, в Мары.

Меня сменяет Бердыназар. Он читает по книжке. У него недавно вышел сборник новых стихов. Он держит его в руках и читает выразительно и вдохновенно, немного припевая.

Возвращаемся в гостиницу. Только и разговоров теперь у моих друзей — о канале. А я уже, в мыслях, мчусь иной дорогой... В гостинице подхожу к Кербабаеву, напоминаю ему о поездке в Москву.

— Да, да, все правильно, — подтверждает он. — Ведь это же ты — Природин? Ну да, тебя мы посылаем. Поезжай... Дня через три. Точно не помню. Там в Союзе спросишь у Аборского.

Мы выходим с Чары на улицу. Он уже знает о моей предстоящей поездке.

— Ну, что ты решил?

— Надо ехать, Чары, не позднее завтрашнего дня. Буду собираться. Давай, зайдем к тебе.

Приходим домой к Чары. Оля только что пришла из школы. Я объявляю ей об отъезде в Москву. Она с любопытством вскидывает ресницы:

— Значит, встретишься с Тоней?

— Не знаю... Наверно, нет... С какой стати? Все-таки, она замужем. Нет-нет, — посомневавшись, решительно отказываюсь я. — Это ни к чему. Ни ей, ни мне наша встреча радости не принесет...

— Эх ты, — с сожалением качает головой Оля. И больше ни слова.

Я начинаю складывать вещи в саквояж. Я давно уже перенес его сюда. Еще когда уезжал в Кельтебеден. Пара рубашек, носки, шлепки. Блокноты со стола. Оля опять подходит, тихо шепчет:

— Оставь хоть захудалую ручку, а то не вернешься сюда. Примета такая.

— Ну да! Как это не вернусь?! Непременно вернусь, Оля. Ты что?!

— Может, все-таки, возьмешь Тонин адрес?

— Нет, Оля, не надо.

— Посылочку бы ей передал? — просит Оля.