Знание-сила, 2003 №11 (917)

Примем за главную характеристику элиты ее способность вырабатывать и предъявлять обществу новые общезначимые нормы и образцы в поведении, в восприятии, в оценках. Тогда сразу выяснится, что аристократия в традиционном обществе никакой элитой не была и таковой себя не ощущала, поскольку никому ничего не собиралась предъявлять и навязывать, а собственные нормы и представления, как и другие слои общества, черпала в традиции, в церковных наставлениях. И лишь с приходом нового времени, с образованием так называемого общества «модернети», в котором технические, социальные, культурные изменения шли лавинообразно и прежние способы приспособления к новым ситуациям с ними не справлялись, возникла потребность в собственно элите.

Так, прежде культура четко делилась на «высокую» и «низкую», то есть была организована иерархически с явно заданным вектором развития «вверх». Мы еще застали эту ясную однозначность в советские времена. Мало того, что официальная картина литературы, искусства была жестко заморожена и выражалась именно в этих терминах «высокого» и «низкого», противостоящая ей диссидентская культура формировалась по точно такому же принципу: если ты себя уважаешь, ты обязан любить то-то и то-то, восхищаться тем-то и тем-то. Если пока не любишь и не восхищаешься, то просто не дорос; вектор развития задан четко и однозначно.

Когда такое общество перестает существовать, происходит распыление и размягчение культурного пространства; теоретики говорят о «потере большого нарратива», который организовывал культурно-идеологическое пространство именно так, как мы только что говорили. Хороший поэт в Америке имеет десяток читателей, и такое положение считается нормальным.

Вы, конечно, можете напомнить мне о миллионах поклонников Мадонны или Майкла Джексона, но это феномены не культуры, а шоу-бизнеса, торговли, и это совершенно разные вещи.

Общество перестает быть гомогенным, оно распадается на множество относительно небольших групп, которые сами вырабатывают или выбирают стиль жизни, принципы и пристрастия. И отдельный человек не приписан жестко к определенной группе, но волен выбирать и конструировать себя по любому образцу, менять пристрастия. (Случайно подслушанный разговор между двумя молодыми людьми в автобусе: «Не везет! Надену рокерский прикид — обязательно нападу на реперов, надену реперский — встречу рокеров».)

Прежде общезначимое перестает быть таковым, и апелляция к Пушкину не поможет вам общаться с поклонником блюза или рока. Советская культурная элита, интеллигенция, склонна описывать и переживать это как падение нравов и вкусов, как культурную деградацию, но в конечном счете речь идет только о том, что она сама стремительно теряет прежний статус «оракула» и «законодателя». На самом деле, постепенно реализуется идеал Просвещения: человек сам, опираясь на собственный разум и чувство, а не на предъявленные ему извне образны, конструирует себя и свою жизнь.

Всю историю европейской культуры можно рассматривать как процесс такой потери «большого нарратива», начиная, по крайней мере, с Платона. Христианизация — потеря антично организованного культурного пространства. Попытка возродить в период Возрождения этот классический образец, локализованный в Древней Греции, иллюзорна, он никогда не был возрожден: содержание становилось богаче и выходило за пределы возможностей тех форм, в которых только и существовало классическое искусство.

Более или менее общие нормы метут существовать только в обществе, социальная структура которого конструируется по одному общему принципу. Так утверждает, например, теория современного социолога Макинтайера. Этика Аристотеля ориентирована на совершенно определенное общество, воспроизводящее себя как традиционное. Эта этика практически неизменной перенимается христианством и продолжает существовать до тех пор, пока не разрушается само общество. А в качестве буфера между старым и новым возникает этическая философия: попытка дать единственно «правильному» поведению новое, не религиозное, но тоже общезначимое основание. В конце концов, приходит Ницше и заявляет, что все это не имеет никакого значения, что ценности мы создаем сами, их создает активная локальная группа. Наступает эпоха релятивизма, в которой я сам могу устанавливать этические правила для себя, руководствуясь собственным вкусом.

Попытки восстановить нормативы «для всех» постоянно повторяются, но уже сложилась ситуация, когда я сам для себя источник норм, ценностей и проектировщик собственной жизни. Поэтому люди, к которым лично я могу относиться как к элите, могут не восприниматься таковыми другими людьми, и все они имеют на это право, но тогда сам термин «элита» по отношению к так устроенному обществу теряет смысл.