Знание - сила, 2003 № 06 (912)

Владимир Римский: — Я нарисую картинку на материалах нашего исследования коррупции. Мы обнажили сеть неформальных отношений. В ее центре — чиновники, бизнесмены, бандиты, несколько деятелей культуры. Они решают, как будут распределены средства, они устанавливают государственные приоритеты на «своей» территории. Например, одна крупная компания, имеющая свои офшоры за рубежом, принадлежит эмигранту и двум «авторитетам». Она полностью контролирует один из субъектов федерации, определяя там абсолютно все. Поддерживает там общественное движение. В соседнем регионе ей тоже многое принадлежит, и там они поддерживают другое движение противоположной направленности. В третьем регионе, где у них тоже свои интересы, они содержат еще одно движение, совершенно нейтральное. Все это извне никак и никем не регулируется, вот что самое страшное. В интервью с нами люди говорили: конечно, в принципе коррупцию надо бы преодолеть, но на практике сделать это невозможно. Вот сюда и пришла Россия....

Владимир May

Мы вышли из трех кризисов. Остался еще один

Гюнтер Юнкер. Ранения - соединения, 1982

Все девяностые годы споры так или иначе сосредоточивались на одном пункте: насколько уникально все, что происходило в стране в это десятилетие. Я уверен: позиция, что процессы трансформации в современной России абсолютно неповторимы, что они совершенно особенные, для экономиста не только ошибочна, но и порочна. Каждый из процессов, разворачивавшихся в России, происходил еще где-то или происходит сейчас.

Можно говорить о четырех трансформационных процессах и, соответственно, о четырех кризисах, с ними связанных.

1. Кризис индустриального общества — в западных странах он прошел в семидесятые годы, у нас был отложен двумя обстоятельствами: жесткостью системы плюс хлынувшими в страну нефтедолларами. Все страны в этом кризисе проходили через стагнацию, через инфляцию — и вышли из него с резко выросшей сферой услуг, то есть с новой структурой экономики. Японии эта трансформация далась тяжелее, и она до сих пор в кризисе; Европа и США успешно с ним справились.

Наш структурный кризис, которого все равно было не избежать, пришелся как раз на 90-е годы. Падение многих традиционных секторов индустриальной экономики некоторые воспринимали как деиндустриализацию, падение с достигнутых в советское время индустриальных высот. Но если вглядеться в происходящее внимательней, можно увидеть и ростки новой, постиндустриальной структуры. Бурно растут телекоммуникации и связь, электронная промышленность. Химическая промышленность и металлургия выпускают теперь заметно иную, более современную и прогрессивную продукцию, чем прежде. Заметно растет число организаций образования и число людей, учащихся в вузах и после вузов.

Разумеется, тенденция эта не абсолютно доминирует, и ее укрепление будет в значительной мере зависеть от эффективности экономической политики государства.

2. Кризис коммунистической системы — казалось бы, поистине уникальный эксперимент: никто в мировой истории не проделывал этот путь от тотально огосударствленной экономики к рыночной. Естественно, самой сложной была трансформация собственности — приватизация в национальных масштабах. Однако и этот переход не совершенно специфичен для России. Одновременно с ней его совершили, пусть и не из настолько тотального огосударствления, еще около 25 стран, причем Россия не была первопроходцем: некоторые начали этот переход на два-три года раньше, что давало постсоветским республикам определенный, хотя и не очень богатый опыт.

Сегодня мы в худшем положении, чем все они, или в лучшем? Смотря с кем сравнивать — с Польшей или с Сербией. С Польшей разница чисто количественная, и потому процесс у нас идет медленнее, но в принципе точно так же. В Чехии и Венгрии экономика не была так разбалансирована, как у нас и в Польше, потому и кризис там не был таким жестким.

3. Макроэкономический кризис — результат популистской экономической политики (начиная со второй половины 80-х годов): развал бюджетной и денежной системы, исключительно высокие темпы инфляции, падение производства. Впрочем, макроэкономический кризис и пути борьбы с ним были уже хорошо изучены к концу XX столетия. В послевоенный период схожие проблемы приходилось решать многим странам Европы, Азии и Латинской Америки, да и сама Россия в свое время (в 1922-1923 годах) сумела преодолеть подобный кризис. На этот раз мы прошли через него хуже, чем Эстония, но лучше, чем Аргентина.