Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы

— Так вот о людях, — как бы вспомнил Тишков. — Валечка у нас есть такая, тоже Бескудникова. Двадцать два года, девица. Ничего завидного на взгляд нет. Белобрысенькая, нос в веснушках. Говорят, она моряка тут одного полюбила, а он, знаешь, взял и отверг ее. Ну и дурак, я скажу. Недавно нам тут пришлось вывести из бригадиров одного некрасивого человека, между прочим родственника моего. И что же вы думаете? Назначили мы вместо него бригадиром Валечку, как ее все называют. Мужики в бригаде сперва омрачились: для чего, мол, пигалицу эту ставят над ними? А мы правлением решили твердо провести это дело. И вот сейчас мужики в бригаде — да что мужики, все, можно сказать, колхозники — не нарадуются на Валечку. И откуда, думается, в человеке вдруг вскрывается такой талант? Пантера — не девка! Григорий Назарыч говорит: «Ее надо в Тимирязевскую академию отправить». А мы пока не согласны. Или вот зачем далеко ходить, показал он на длинное низкое строение, обшитое старыми досками, порыжевшими от дождей и ветров. — В конюшнях у нас сейчас Бескудников, тоже Федор, но не тот, что был председателем. Федор Прокофьевич. Старик. Работал сторожем. Еле как будто живой. Но мы в нем разобрались. И вот сейчас вы можете поглядеть...

«Неужели и на конюшни потащит нас? — с ужасом подумал Сергей Варфоломеевич. — И что же Перекресов-то молчит? Неужели он и конюшни не видал?»

Но Тишков почему-то не повел гостей в конюшню.

Рассказав о достоинствах старика Бескудникова, он, сойдя с моста, завернул в сторону, где по едкому запаху можно было определить свинарник.

— Интерес к жизни — вот что главное, — сказал он философически. — Когда видишь, как под твоими руками жизнь налаживается, сам веселеешь. Конечно, если где-то сидеть, бумаги без толку перебирать, так, понятно, заскучаешь. И жизнь будет не мила. И состаришься раньше сроку...

«Это он на меня намекает», — подумал Сергей Варфоломеевич. Но Тишков, кажется, не имел его в виду.

— Мне тоже предлагали завхозом поступить в санаторий в городе Славянске, — продолжал он. — Один хороший знакомый усиленно предлагал. Говорит: «У тебя большой партийный стаж, с двадцать четвертого года, есть опыт работы. Можем тебя включить в номенклатуру». А я подумал: для чего она мне на старости лет, номенклатура? Ведь век я без нее прожил по своей специальности, своими руками. Добывал уголь...

«Хвастается, — определил Сергей Варфоломеевич. — Ну и пусть. Лишь бы поскорее показал своих проклятых чушек, и хоть присесть бы где-нибудь. Дальше свинарника не пойду. Пусть хоть что делают, не пойду. Не вижу необходимости».

— А сейчас я, честное вам слово, как во второй раз живу! — просиял Тишков. — Такое у меня настроение всей жизни. И нога моя, когда она на ходу, ничего. А вот как лягу, тут она мне показывает свой характер. Ноет, прямо гудит. Когда я у брата приютился, его супруга сильно обижалась, что я и по ночам стонать начинаю. Я-то сплю, не слышу, а нога, значит, меня стонать заставляет...

Перекресов, почти все время молчавший, спросил:

— А что у вас, Тихон Егорович, с братом произошло?

— С братом? — как бы растерялся Тишков. — А вы откуда знаете?

— Женщина там, на площади, в чем-то вас упрекала.

— Женщина? Ах, это супруга моего брата Ивана Егорыча. Нехорошая в общем женщина. Кукушка.

«Уклоняется, — подумал Сергей Варфоломеевич. — А тут что-то есть. Вот про это самое и рассказывал Терентьев. Но не запомнил я в подробностях...»

— История мне эта тоже, в общем, неприятная, — признался Тишков. Ничего занятного в этой истории, в общем, нет. Но поскольку заходит разговор, я, если вас интересует, могу объяснить. Но вы, может быть, сначала чушек наших желаете посмотреть? Вот они тут...

11

Из свинарника, сопя и хрюкая, выкатились на коротких ногах четыре огромные свиньи — свиноматки, как официально назвал их Тишков. Сквозь золотистую щетину просвечивали их розовые тела. И следом за ними выбежали, вертя хвостиками, поросята.

— Одиннадцать штук, — сосчитал Тишков. И как будто сконфузился. Немного. Но глядите, какая порода! Это нам Григорий Назарыч помог из «Авангарда» достать.

«Бедность, — подумал Сергей Варфоломеевич. — Какая бедность! А он радуется. И даже показывает своих чушек секретарю обкома. Хотя бы сотня их была — тогда другое дело».

Перекресов, однако, наклонился над каждой свиньей и каждую погладил по жесткой щетине.

И Сергей Варфоломеевич счел своим долгом проделать то же самое.

Перекресов поймал одного поросенка и подержал на руках. Этого Сергей Варфоломеевич сделать не смог, да и не захотел: к чему это?

Тишкову было приятно, что Перекресов поласкал поросенка. Тишков поймал еще одного и показал:

— Глядите, какие у него ноги. У него вся порода в ногах. Это нужно понять.

Сергей Варфоломеевич присел на опрокинутый ящик и наслаждался покоем. Пусть они рассматривают поросят, а он отдохнет. Пусть подольше рассматривают. Невидаль какая! В «Авангарде» ходит такое стадо в несколько сот голов, и никто не удивляется.